47. Алексей Чумаков

лось рассказать обо всем первому встречному, лишь бы начать дышать легко, но я боялся. Боялся быть уязвимым в момент возможной искренности. Боялся стать еще более ненужным – с грузом своих никому не интересных проблем. Боялся в который раз убедиться в безразличии других, потому что и сам не подпускал к себе чужие переживания.

      В последнее время многое изменилось, стало каким-то странным, чужим. Все чаще возникает мысль: «Может, все это сон?» Но, увы, здравый смысл берет верх, подтверждая то, что ему же и противоречит. И, поскольку мне не с кем поделиться своей историей, я увидел единственный выход в том, чтобы записать ее. К тому же, не видя глаз собеседника, можно больше рассказать. Не видя глаз, проще защититься – расстоянием или собственным молчанием в ответ. Проще поделиться, признаться, расстаться… Отправляя свою историю в неизвестность – на суд одной или тысячи пар глаз, мне остается лишь верить в то, что кто-то поймет меня.

      Изо дня в день я жил привычной жизнью, мало чем отличающейся от банального существования многих и многих других. Работа, дом, попытки хоть как-то развлечь себя, разбавляя будни редкими подобиями праздников, напрочь лишенных шика. Так и текла моя жизнь, теряясь в калейдоскопе рассветов и закатов. Но некоторое время назад произошло то, что изменило мои дни и ночи. Нечто не поддающееся логическому объяснению. Во многом я не могу найти взаимосвязь, и мне остается лишь констатировать факты. В этой книге я постарался описать все как можно внятнее, с максимальной точностью и деталями, которые помогут вам представить произошедшее подробно и ясно.

      С каждым новым днем я все четче понимаю: порой возможно то, что сложно даже выдумать; то, с чем невозможно смириться; то, что в своей реалистичной противоестественности страшнее любых иллюзий; то, что вдруг меняет твой маленький мир и не дает шанса распутать паутину.

      Наступает утро, приходит день, опускается вечер, а за ним и ночь, извлекающая самые страшные мысли из закоулков моего сознания. Я стал бояться смотреть, слышать, чувствовать, словно попал под снежную лавину и перестал понимать, где небо, а где земля.

* * *

      В тот вечер шел дождь. Черное небо наваливалось на пустые улицы города, разглядывая себя в зеркале мокрого асфальта, наслаждаясь разнообразием собственных форм. Казалось, еще немного – и оно коснется земли.

      Я впервые по-настоящему увидел небо. Раньше пасмурные дни проходили мимо меня, как банальная непогода. Лишь сегодня, глядя на тяжелые тучи, я наконец пристально всмотрелся в эту бездну устрашающей бесконечности.

      Вечер был необычен во всем, от облаков причудливых форм, меняющихся от ветра, до странных силуэтов людей, исчезающих в пелене дождя между голых, скучных построек. Я увидел, о чем думают деревья, услышал их стоны, похожие на пение.

      А эти люди за окном? В тот вечер они двигались заторможенно, как в замедленном кино, будто на улице и не дождь вовсе. Плавно, почти синхронно, поднимая ноги так тяжело, словно на их щиколотках висят грузы, которые становятся все непосильнее с каждым новым шагом. Темные круги вместо глаз, сухие скулы и тонкая полоска плотно сжатых губ делали всех еще более похожими друг на друга. Я вглядывался в их черты и понимал, что вижу одно и то же лицо, помноженное на десятки.

      Было 20:00. На календаре красовалась цифра 16.

      «Шестнадцатое сентября безвозвратно пролетело, – подумал я. – Сегодня меня уже ничто не ждет. Нет ни дел, ни звонков, никакой занятости… Господи, неужели это и есть моя жизнь? Неужели я погряз в рутине настолько, что привык к ней и не вижу в этом и доли болезненности? Не чувствую своим существом ни тени протеста? Не испытываю никаких чувств, обратив все свои рецепторы в сторону инертности и обыденности? Неужели я омертвел, словно онемевшая во сне рука, которая превратилась в болтающийся кусок мяса с рефлекторными попытками сжать кисть в кулак, и вялые усилия пальцев бесполезны, поскольку рука не чувствует собственной жизни?»

      Мне стало не по себе. Знаете, как это бывает? Ни с того ни с сего становится плохо. Я подошел к окну, прислонился к стеклу и заплакал.

      Выплескивать из себя горечь и растерянность бывает важно и нам, мужчинам, хотя чаще мы стараемся сдерживаться и контролировать эмоции. Я плакал, зная, что, окунаясь в истерику с головой, можно надолго увязнуть в болоте жалости к себе и обиды на окружающих, но иногда это чертовски нужно. Позволив себе несколько минут слабости, я начал потихоньку приходить в себя. Ныло в груди, болели виски и сопел нос. Сквозь биение сердца я слышал, как вместе со мной плакало небо, как его слезы разбивались о холодный асфальт. Шел дождь.

      Я стоял у окна своей темной квартиры опустошенный, потерявший счет времени и машинально разглядывал сентябрь с высоты пятого этажа. Мое внимание привлек один силуэт. Он стоял посреди улицы спиной к моим окнам, сунув руки в карманы, словно крошечная копия человека, плотно вбитая в землю рядом с игрушечным деревом. Во всяком случае, с высоты это выглядело именно так. Дождь беспощадно хлестал его, а ветер теребил полы длинного плаща. Я подошел ближе к окну. Довольно долго фигура оставалась неподвижной, словно каменная статуя. Но вдруг голова дернулась.

      Я