Зодчие. Александр Волков

к простым и особенно к гонимым старый Лутоня был добр. Подозвав Андрея, слепец ласково провел шершавой ладонью по его лицу, по голове и тихо сказал:

      – О, да ты еще совсем молодой, паренек! А горя, видать, досталась на твою долю немалая толика…

      Осмелев от ласкового приема, Голован признался:

      – От одного полону спасся, в другой попал нежданно-негаданно…

      – Как это? – насторожились нищие.

      – А так: схватили меня люди князя Артемия Оболенского и силком забрали в холопы…

      – Ах, проклятые! – возмутился Лутоня. – И ты дался?

      – Как не даться, когда их десятеро, а я один!..

      При живом участии слушателей Голован рассказал историю своих злоключений. Конец рассказа вызвал одобрение Лутони.

      – Так и ушел, баешь?[47] – Лутоня подтянул Андрея и радостно гладил его темные непокорные волосы. – И пятки чесноком смазал? Ох-хо-хо! Молодчага!.. Сгореть бы дотла разбойничьему гнезду!

      – Не желай другому, чего себе не желаешь!

      – У меня вотчины нет, дед Силуян! – озлился Лутоня. – Мои хоромы – посередь пустого двора горница, ветром обгорожена, облаком покрыта. У меня гореть нечему! Ненавижу князей да бояр, и слово мое таково: укрыть парня!

      – Само собой, укроем!

* * *

      Наутро Андрей, преображенный, шел с артелью деда Силуяна. Его одежду запрятали по котомкам, а самого обрядили в лохмотья. На лбу его Силуян искусно вывел морщины, щеку обвязал тряпицей. Голован скрючился и хромал, опираясь на клюку.

      Нищая братия шла в Муром; дорога вела мимо вотчины Оболенского. Голован боялся; спутники успокаивали его:

      – Да тебя нипочем не признать! Совсем другой человек стал. И кто помыслит, что ты под ихний тын сунешься!

      – Разве по глазам? – догадался Силуян. – А мы вот как сделаем…

      Когда они подходили к усадьбе, старик вывернул Андрею веки, и тот притворился слепым.

      Около усадьбы нищие остановились и жалобно запели. Им вынесли милостыню. Дед Силуян разговорился с поваренком:

      – Что это запрошлую ночь над вашей вотчиной зарево стояло?

      – А у нас холоп утек. Хоромину поджег, да скоро затушили, – весело сообщил поваренок.

      – Поймали али нет?

      – Нет. Ищут, по лесам гоняют. Мурдыш остервенился. «Кожу, – бает, – с живого сдеру, как доступлю сбега!»

      Голован вздрогнул. Но поваренок не узнал юношу в обличье слепого нищего.

      Муром остался позади, но снять нищенские лохмотья Голован не решился: сделав это, пришлось бы бросить артель, а она была беглецу крепкой защитой.

      По утрам нищие садились у церкви и жалобным голосом заводили духовный стих либо былину. Бабы благочестиво крестились, вздыхали, несли нищим скромное подаяние: краюшку черствого хлеба, пяток луковиц, яичко…

      Мужики, вечные борцы с нуждой, хмуро отшучивались:

      – У нас в семи дворах один топор!

      – А мы, коль пахать начнем, спрягаемся: на всю деревню одна лошадь, и та без ног!

      – А у нас ноне рожь

47

Баять – говорить.