Чудесный шар. Александр Волков

снова закрыл дверь, прочитал последние строки письма:

      «…А в прочем, поручая себя Богу и вашим молитвам, остаюсь в добром здравии в ожидании скорого свидания. Думаю, что корабль „Прозерпина“ отправится в плавание через три-четыре недели. Ежели погода будет благоприятна, надеюсь быть дома в первых числах апреля.

      Крепко целую милую маменьку Марью Семеновну, а вам, дорогой дядюшка Егор Константинович, низко кланяюсь. Братца Андрюшу обнимаю и прошу уведомить, что везу ему некоторые французские волюмы,[26] кои, надеюсь, придут ему по вкусу.

      Ваш нижайший слуга, покорный сын и племянник

Дмитрий Ракитин.Город Кенигсберг, 7 февраля 1755 года».

      При известии о подарках Андрюша стремглав понесся с антресолей по лестнице, восклицая на весь дом:

      – Братец Митенька едет! Волюмы везет!

      Старый токарь стал за станок и, поминутно вздыхая, принялся доканчивать царицыны шахматы. Письмо он спрятал в потайной ящик письменного стола.

      Ночью Егора Константиныча будто кто толкнул. Он проснулся, растерянно поглядел вокруг.

      «Дурак я… Они первым делом в стол…»

      Марков встал, надел войлочные туфли и зашлепал в кабинет. Достав письмо, он с трудом приподнял токарный станок и засунул под него опасный документ. Кое-как распрямил спину и вернулся, охая, потирая поясницу.

      – Что тебе не спится, отец? – спросила сонная Марья Семеновна.

      – Тише… Письмо перепрятывал.

      – А ты бы сжег!

      – Нельзя! Может, сыщики списали и там бог знает что от себя приплели. Знаешь их повадку: втянуть человека в дело… Нет, нельзя жечь…

      Токарь не спал до утра. Болела спина, неотвязные мысли лезли в голову.

      «Эк, старый хрыч! – ругал он себя. – Зачем свечку зажигал? Нельзя, что ли, было в потемках управиться? А если кто из соседей видел? „Марков, скажут, свет ночью зажигал!“ И пойдет…»

      На рассвете старик вытащил злополучное письмо из-под станка и упрятал под серебряную пластинку с надписью о Петре Великом. Но спокойствие не вернулось к нему. Токарю все казалось, что винты неплотно прижали пластинку к станине и что самый неопытный сыщик вмиг откроет тайник. Егора Константиныча подмывало непреодолимое желание перепрятать письмо в более надежное место.

      Глава девятая

      У Нарышкина

      Камердинер Евграф на цыпочках подошел к двери, приложил ухо к резному дубу.

      – Тссс… Барин почивают.

      Евграф тихонько вернулся в соседнюю комнату. Все было готово к пробуждению барина. Цирюльник Вавила держал серебряный поднос с бритвенными принадлежностями. Казачок Антошка грел у камина любимый баринов шлафрок.[27] Другой казачок, Васька, стоял у двери, готовый бежать на кухню по первому знаку.

      Все застыло в ожидании. Двенадцатый час – час обычного пробуждения барина – был на исходе. Прозвучал звонок. Семен Кириллович Нарышкин проснулся.

      Васька ринулся на кухню. Цирюльник заторопился

26

Волюм (фр.) – толстая книга.

27

Шлафрок (нем.) – утренний халат.