Великая княгиня Рязанская. Ирина Красногорская

непутёвая, – ворчала мамка, поспешая за ней босиком, – обуй мои ичиги. Куда свои-то подевала? Опять в постель с грязными ногами кувыркнёшься!

      Анна добредала до кровати в мамкиных ичигах, а потом опять неслась во двор босиком.

      – Господи, сил моих нет за тобой гоняться, – сокрушалась усталая мамка. – Говорила: не пей на ночь узвара[17], рыбки солёненькой поешь. Сольцы, что ли, теперь полизать тебе, авось поможет. И на двор не шастай: вон ведро поганое у печки. Как дитя малое, как дитя! – Она подтащила ведро к кровати и, плюхнувшись на свою лежанку, тут же захрапела, тоненько, с переливами.

      – Мамка, мамка! Во двор пойду! Не зима же! Мамка.

      Но та продолжала свистеть весенней синицей.

      Анна нашарила свои ичиги, бесшумно выскользнула из светёлки. Так же бесшумно спустилась по лестнице, освещённой багряным светом лучин (в сенях свечей не жгли), прошмыгнула незамеченной мимо задремавшего у дверей стражника. Дверь была открыта. Шагнула за порог – тут же остановилась, дернувшись, будто перед ней натянули верёвку.

      На крыльце, на средней площадке, в ярком свете луны возились (боролись?) двое. Здоровущая баба (девка?), по одежде не разобрать: в исподней рубашке, как Анна, и тоже простоволосая и босая, прижав к перильцам, душила кого-то небольшого щуплого. Он уже молчал, не отбивался, только ручки вздрагивали на плечах великанши!

      – А-а! Отпусти, отпусти сейчас же! Караул! – закричала Анна и ринулась разнимать.

      Девка мигом отпрянула от своей жертвы, точно на них ушат опрокинули, метнулась с крыльца, а за ней следом скатился… суженый, Василий Иванович, князь рязанский, растерзанный, взъерошенный, в одном сапоге.

      И тут Анна сообразила, что они целовались.

      – Они целовались! Целовались! – завопила она, увертываясь от мамкиных рук.

      – Она целовала! Целовала моего суженого! – ломилась Анна в ложницу к матери. – Матынька, открой! Открой же!

      – Замолчи сейчас же! – Мамка вцепилась в Аннину рубашку.

      – А-а!

      Пришлось влепить княжне пощёчину.

      – Сплюнь, сплюнь! Вот так! Весь дом переполошила.

      По двору катился, нарастая, разноголосый лай. В тереме захлопали двери. За спиной мамки громко дышал караул. И дверь ложницы вдруг открылась, великий князь Василий Васильевич, запахивая сурожский[18] халат, спросил громко и недовольно:

      – Почему шумишь, Анна? Почему не спишь до сих пор?

      – Напугалась она надысь, князь-батюшка. – Выступила мамка вперёд и, оттесняя Анну, зажала ей рот рукой. – А тут ещё лунность на дворе. Луна с постели подняла. Я с уголька попрыскаю…

      – Это уж дело твоё. Но чтобы было тихо. Выспаться в родном доме не дают.

      Князь хлопнул дверью, громыхнул изнутри засовом.

      – Вот дурёха так дурёха! – перепуганная мамка легла с Анной, гладила её, как младенца перед сном, по худенькой горячей спине, по мокрым щекам. Спасла Богородица – не открылось, что выскочила княжна одна ночью во двор. Только бы стражник не проболтался,

17

Узвар – компот.

18

Сурожский – шёлковый.