Ведь я еще жива. Татьяна Гармаш-Роффе

отворяла ему калитку. Игорю очень хотелось обернуться: казалось, что ему в спину смотрит не только ее мать, но что из-за занавески первого этажа его спину прожигал еще один взгляд…

      Кристины?!

      Уже взявшись за ручку калитки, он все-таки не удержался, обернулся. Мать и в самом деле стояла на крыльце и смотрела на него. А занавеска висела ровно и неподвижно.

      И все же Игорю чудилось, что за ней кто-то стоит. Он знал от Крис, что отец бросил их, отчима тоже нет, – следовательно, мама ее живет одна. Кому же быть еще в доме, как не Кристине?!

      Он торопливо вернулся, косясь на занавеску. Там, за кружевом, виднелись очертания фигуры. Или ему это только показалось?

      Нужно было как-то оправдать свое возвращение – вот он и достал прямоугольный белый конверт из внутреннего кармана пиджака.

      И потом, раз уж он потратил на это письмо столько сил и слов… Пусть оно дойдет по назначению!

      – Отдайте это Кристине, ладно? – тихо сказал он.

      «Когда умирает близкий человек, – писал он, – то похороны – это последнее утешение, которое остается у живых. Ты, наверное, не знаешь, Крис, но самое страшное – без вести пропавшие, потому что ты их ждешь всю жизнь, всю жизнь они не отпускают тебя.

      Отпусти меня, Крис, позволь мне похоронить эту любовь. Скажи мне просто, что все кончено. И я перестану тебя ждать».

      Все это Игорь рассказал шефу коротко и скупо – неуклюжими словами, потому что «уклюжие» ему отчего-то не давались, не умел он откровенничать, не умел!

      Но Алексей понял. Это он рассказывал Игорю о тех душевных муках, которые испытывают родственники пропавших без вести людей. Нахождение тела, пусть даже мертвого, – уже спасение в некоторой степени от страданий, а возможность его похоронить – как отпущение души на свободу с миром.

      «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», – вспомнил он строчку из стихов. Какая непостижимая ответственность – наши слова. Они срываются с наших губ и идут по земле, незримо что-то меняя на своем пути… Когда-то, в самом начале их отношений с Александрой, он не понимал, отчего она так мучается в поисках точного, наиточнейшего слова. Только со временем до него стал доходить смысл фразы Альбера Камю, которую Саша любила повторять: Mal nommer les choses, c’est ajouter au malheur du monde.

      Александра перевела ему эту строчку без затей, дословно: неточно называть вещи… в смысле, неточно формулировать их суть… – значит добавлять беды миру.

      Но Кис понял, о чем речь, и в уточнениях перевода не нуждался.

      И сейчас, когда Игорь рассказал ему о содержании своего письма Кристине, Алексей снова убедился в справедливости афоризма. Мысль, которую он высказал Игорю, теперь жила в его сознании. Значит, детективу удалось ее «точно назвать».

      – Алексей Андреевич, как вы думаете, это не очень мелодраматично звучит – то, что я написал?

      Кис поднял брови, взял со стола бокал и посмотрел через него на окно, за которым буйствовало яркое солнце позднего апреля. Вино засияло глубоким драгоценным цветом.

      – Я не знаю, Игорь, – проговорил он неспешно, – кто придумал называть чувства «сантиментами». Я не знаю, кто