Вокруг пальца. Йон Колфер

мой сотовый звонит. Я не глядя знаю, что звонит Зебулон Кронски, один из горстки моих друзей. Я знаю это, потому что он самолично установил «Доктор Бит» в исполнении «Майами саунд мэшин» в качестве его персонального звонка.

      Эта небольшая деталь много говорит вам о моем друге Зебе. Стоит пять секунд послушать кубино-флоридскую полифонию – и на вас снизойдет прозрение, даже если вы с ним не встречались. Так вот, само собой, Зеб – доктор. Считает себя музыкантом, отсюда и крутой ретромотивчик Майами, а еще ему хватает наглости влезть в чужой телефон и помудрить с настройками. Кому ж такое понравится? Телефон человека – вещь личная, и нефиг в нем колупаться. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь сказал: «Эй, да ты поковырялся с моими обоями. Клево!»

      Все это правда; Зебулон Кронски – засранец-хирург-косметолог, считающий себя музыкантом. И познакомься мы при нормальных обстоятельствах, наверное, я бы выскочил из комнаты со сжатыми кулаками, чтобы не вышибить из него дух, но мы познакомились, когда были в силах миротворцев ООН в Ливане во время войны, испытывая давление океанских впадин, так что нас связали узы крови и шрапнели. Порою фронтовой друг – единственное, что помогает пережить мирное время. Тот факт, что мы были по разные стороны Ближнего Востока, погоды не делает, мы оба чересчур стары, чтобы доверять сторонам. Сейчас я доверяю людям. Да и то немногим.

      И строго говоря, я не был на какой-нибудь стороне. Я был посередке.

      Я жду, пока Глория Эстефан закончит такт, а затем вскидываю свой «Айфон».

      – Алло, – говорю я, придерживаясь ирландской максимы, что не следует выдавать информацию добровольно.

      – Добренькое вам утречко, сержант, – говорит доктор Зебулон Кронски, раздирая мне уши своим голливудским ирландским акцентом.

      – Доброе, Зеб, – отвечаю я уныло и с опаской.

      У меня есть армейский дружок, который даже не признает факт утра, чтобы это не помогло засечь его позицию.

      – Ты практиковался в этом акценте? – осведомляюсь я у него. – Он хорош.

      – Правда?

      – Нет, неправда, мудила. Акцент настолько скверный, что отдает расизмом.

      Этим я наступаю на любимую мозоль, потому что Зебулон только-только начал посещать актерские курсы и воображает себя хара́ктерным артистом.

      «Со мной чудна́я штука, – однажды признался он после бутылки чего-то противозаконного из Эверглейдс, то ли содержавшего аллигаторов пенис, то ли нет. – Я вроде как малость Джефф Голдблюм, а отчасти этот тип, что Монк. Понимаешь, о чем я? Я однажды был статистом в «Полиция нравов: такой-то гребаный город». Режиссер сказал, что у меня интересное лицо».

      Интересное лицо? Ну-ну, браток. Вроде как нормальное лицо сплюснули между двумя полотнами зеркального стекла. Опять же, и мое лицо особых описаний не заслуживает. Угрюмый вид крутого парня впечатывался в него так долго, что так и остался и когда ветер переменился.

      Моя расистская колкость Зеба не задела, и в ответ он обрушивает сокрушительную новость, не трудясь подсластить ее:

      – Миссис Мэдден умерла, Дэн. Мы пребываем