Молилась ли ты на ночь?. Елена Логунова

просто не опускается до таких пошлых жестов. Юрий Павлович был дорого и со вкусом одет, отлично подстрижен, гладко выбрит и слегка надушен. Я-то сама не люблю лощеных мужчинок, на мой взгляд, между ними и симпатичными мне мачо разница примерно такая же, как между пиджаком из леопардовой шкуры и живым леопардом. Но Куконин изначально, до того, как его испортили деньги, явно был неплохой фактурой, так что даже пиджак из него получился симпатичный.

      Обручального кольца на пальце у Юрия Павловича не было, и это должно было порадовать Томочку. Она уже не раз доверительно жаловалась мне, что ей надоело быть эмансипированной девушкой, самостоятельно зарабатывающей себе на «Орбит» без сахара и колготки со стрелками. То есть Томочка говорила об этом иначе, проще и яснее, примерно так: «Хочу богатого котика!» Хотя господин Куконин не канал за леопарда, он вполне мог сойти за породистого представителя семейства домашних кошачьих – за британца, например. Щечки у Юрия Павловича были подходящие, хотя темперамент его отличал отнюдь не англосаксонский. Как он распереживался, узнав, что Томочка попала под снежный обвал!

      Очевидно, волнение влюбленного Куконина за время пути не улеглось, потому что в подъезд больницы он влетел, как мячик для гольфа в свободную лунку. Даже машину запер уже на бегу, с расстояния в несколько метров, благо дрессированная иномарка реагировала на команды с брелочка-пульта. Сам Юрий Павлович ни на какие внешние раздражители не реагировал, даже мой вежливый окрик пропустил мимо ушей.

      – Юрий Павлович, вы мне не поможете? – с нажимом спросила я в спину бегущего, как стайер, Куконина.

      И безо всякого ответа поняла, что не поможет. Юрий Павлович рванул на третий этаж по лестнице, даже не заметив гостеприимно открытые двери лифта.

      Сгибаясь под тяжестью авоськи с апельсинами, я вошла в кабину и прибыла в травматологию немного раньше Куконина, совершающего забег по ступенькам.

      – Привет, Томчик! – сказала я, войдя в палату, тесно заставленную допотопными кроватями с панцирными сетками.

      На одном из таких сооружений полулежа-полусидя помещалась наша Томочка. Глубоко продавленная сетка кровати провисала, как гамак, и разглядеть прячущуюся в подушках миниатюрную девушку представлялось возможным лишь потому, что больничные подушки были плоскими, как блинчики из пресного теста.

      – Ой, Инночка, зайка, привет! Ты ко мне? – Она обрадовалась и отложила в сторону иллюстрированный журнал с крупным натуралистическим изображением уха, отягощенного монументальной серьгой с неприлично большим бриллиантом.

      Украшение такого размера оттянуло бы маленькое ушко Томочки до плеча, уподобив его эллиптическому слуховому органу статуи с острова Пасхи или собаки породы бассет-хаунд. Вообще-то мне бассеты нравятся, у моего сердечного друга Дениса четвероногий друг как раз такой породы, пес Барклай, совершенно умилительная душка. Но Томочку, в отличие от Барклаши, мочки, болтающиеся в районе грудной клетки, вряд ли украсят…