Очередь. Роман. Михаил Однобибл

заветными дверями, к которым очередь ведет. Все позднесоветские реалии (а дело происходит в 1980 году) узнаваемы – и подвергаются при этом гротескной трансформации, превращая текст в мощный кафкианско-платоновский гимн. Причем школа Кафки и Платонова пройдена автором не по верхам, он научился в этой школе вещам глубинным. И этот сложно построенный, трудный текст «выстрелил» настоящим, не холостым залпом.

      Сергей Волков

      Читаю и не понимаю: что это? зачем это? Не въезжает мозг в иголочное ушко этой прозы… Однобибл! Помоги мне! Спаси меня!.. Унылый мир, унылые персонажи… Унылость – сделанная, искусственная, намеренная. Она заложена в текст специально, чтобы меня позлить, чтобы я почувствовал отторжение… Хотя, если в памяти ковырнуть, в таких очередях я стоял. Последний раз – в пенсионном фонде. В очереди в военкоматах стоял. В милиции стоял, в паспортный стол. В налоговой стоял тоже. В поликлиниках и т. д. То есть, в принципе, это мое чтение. Моя, в принципе, эта проза. Проза стояния в очередях. Проза оправдания себя, в этих очередях стоявшего. И оправдания себе подобных, которые в них стояли тоже. И ненависти к тем сукам, которые пытаются без очереди проникнуть в очередь, где стою я («Ты здесь не занимало!»). Нет, товарищи дорогие, проза эта близка мне. Так близка, что ногти у меня на ногах заворачиваются в спираль из чувства солидарности и протеста.

      Александр Етоев

      Человек-загадка нежданно врывается в последний круг борьбы за главный приз. Впрочем, этот текст все равно должен был всплыть, здесь или там, сейчас или позже: такой мистической энергетической силой он обладает. Силой настоящего художественного произведения, которое само себя толкает куда надо.

      Невыносимо признавать, что этот безумный мир, не поддающийся здравому смыслу, – ровно то, что сегодня происходит у нас за окошком… Роман мог бы быть написан про «Похороны», «Аэропорт» или, скажем, «Отдел» – не важно; он все равно был бы, как и сейчас, достаточно тщательно выписан и глубоко продуман, чтобы не сравнивать его с другими книгами, не относить к одному какому-то жанру, не благодарить лишь за сатиру на наше сегодня или только за блестящий текст, такой сильный, что доводит иногда до тошноты.

      Из «Очереди» можно (и нужно) долго вытаскивать новые и новые ключи и смыслы: в этой небольшой книге, которую быстро прочитать не получится физически, материала хватит. Для этого надо, чтобы о ней узнало как можно больше людей. Самое ближайшее, что может этому помочь: победа в «Нацбесте» и издание на бумаге.

      Владимир Панкратов

      «Очередь» – многослойный символический роман, предусматривающий бесконечное количество трактовок. Он обязательно должен быть прочитан. Это именно из того разряда не одноразовых текстов, которые начинают жить, раскрываться, развертываться и пестреть смыслами в зависимости от прочтений, от широты читательской практики, эрудиции и чувствительности. Иначе он, будто сундук с сокровищами, будет замкнут и отгорожен от мира. Не познан.

      Стиль и язык книги не броский, простой, без чрезмерно ярких, вычурных красок, спокойный, так и хочется сказать: иконописный. Удивительная книга. Это отдельный символичный мир, который создал автор, раскрывающий перед читателем многие миры и смыслы. Спектр света.

      Андрей Рудалев

      1. Метель в апреле

      Впервые учетчик попал в город в апреле 80-го, за полгода до привода в райотдел права.

      Он и старый Рыморь, бессменный бригадир сезонных рабочих, вместе перемогали зиму. Заодно присматривали места весенней работы. Они знали, что с наступлением тепла на дороги и проселки выйдут ватаги голодных сезонников, и готовились выбрать лучших рабочих, прежде чем их заберут в другие бригады. Чтобы нанимать быстро, Рыморь должен был знать объем и характер предстоящей работы.

      На шестой месяц холодов, после звонких солнечных капелей и пробирающих до костей ночных заморозков, когда весна манит, а зима не отпускает, ожидание сезонных работ, веселой дружной сутолоки их начала делается невыносимым. В ясные дни Рыморь и учетчик держались лесных опушек, где сильно чувствовалась весна: деревья смягчали порывы ветра, на проталинах проклевывались из земли первые ростки, а по лужам бодро скользили водомерки.

      К населенным пунктам Рыморь не приближался даже на расстояние видимости ночных огней. Жаловался, что слепит слабые глаза, что он стар и пора на покой. Но его спутник подозревал, что матерый отщепенец темнит. Когда бригадир был моложе, он находил другие отговорки, лишь бы не ходить в город, напрочь заслониться просторами, лесами, туманами от завораживающего мерцания огней, властного зова причудливых звуков, сладкого дурмана дымов. Один из редких сезонников, он долгие годы уклонялся от затягивания на зиму в душную городскую круговерть, перебивался скудными случайными заработками и холодными временными ночлегами. Но к середине весны и бригадирские запасы терпения иссякали.

      А тут еще одним апрельским днем завьюжило. К вечеру метель белой мглой неслась по лесу и лугу. Под мощными порывами ветра путники вышли на заброшенный лесной тракт. Снег все усиливался. Деревья гнулись и заунывно скрипели. Старая осина рухнула за