Рассказы. Николай Гарин-Михайловский

напрягал все усилия закончить все работы к предстоящей через две недели сдаче подрядов.

      Торопиться нужно было для того, чтобы успеть провести и утвердить вариант до торгов и этим впоследствии избавиться от претензий подрядчиков на тему, что их подвели, что они понесли убытки вследствие уменьшения работ, и результатом таких претензий была бы неизбежная приплата подрядчикам казной 20 % сбереженной против подрядов суммы.

      Дни в усиленной полевой работе, вечера за вычерчиванием планов и профилей, короткий отдых – в последнее время три-четыре часа в сутки – изнурили и утомили Кольцова и двух его товарищей. Особенно подался Стражинский. Он так похудел, что жена Кольцова говорила, что у Стражинского остались одни глаза. Стражинский за зиму нажил себе страшный ревматизм; в последнее время еще простудился, кашлял и производил крайне ненадежное впечатление. Несмотря на двадцать семь лет, волоса его заметно стали седеть. Его изящная, стройная фигура сгорбилась, красивое лицо осунулось, и только большие выразительные глаза выиграли, – они то зажигались лихорадочным, раздраженным огнем, то грустно-безнадежно смотрели на окружающих. Спокойный, воспитанный, он теперь едва сдерживал свое беспричинное раздражение.

      – Вася, не мучь ты Стражинского, – говорила Кольцову в редкие минуты отдыха его жена, – право, по временам плакать хочется, глядя на него.

      – Ну, что же делать, – отвечал Кольцов. – Мне назначено девять человек, из них прислали только двух, а остальных оставили пока при Управлении. Вот скоро кончим, тогда дам ему хоть на месяц отдых. Ведь и я и Татищев так же работаем.

      – Ты и Татищев здоровые, а он совсем не вашего поля ягода.

      – А я тут при чем, – возражал Кольцов. – Не вводить же казну в миллионные убытки оттого, что Стражинский не на своем месте. Вот скоро кончим, тогда…

      И Кольцов опять убегал в контору. Там, в сырой, осенью только отделанной комнате, служившей прежде кладовой, занимались Стражинский, Татищев и Кольцов.

      В сыром накуренном воздухе было угарно и тяжело. Стражинский работал молча, напряженно, не отрываясь. Только нервное подергиванье лица выдавало его раздражение.

      Татищев работал свободно, без напряжения.

      – Экое отвратительное помещение, – ворчал Татищев, водя рейсфедером по бумаге и беспрестанно отбрасывая шнурок пенсне.

      – Да, гадость, – согласился Кольцов.

      – Гораздо лучше было нанять дом Мурзина, – ворчал опять Татищев.

      Немного погодя Татищев опять заговорил:

      – Невозможный рейсфедер, линейки порядочной нет. Вот этим рейсфедером я уже второй миллион экономии дочерчиваю. Хоть бы рейсфедер новый.

      – Невозможные инструменты! – вставил Стражинский.

      – Хоть бы в пикет сыграть, – продолжал Татищев, помолчав.

      – Некогда, некогда, – отвечал Кольцов. – Кончим вариант, тогда и будем играть, сколько хотите.

      – Никогда мы его не кончим, – отвечал Татищев и вдруг весело, по-детски расхохотался.

      – Вы чего? – поднял голову Кольцов. Татищев продолжал хохотать.

      – Мне смешно…

      И Татищев опять залился веселым, добродушным смехом.

      Кольцов, привыкший к его беспричинному смеху, только рукой махнул, проговорив:

      – Ну, завел!

      – Что мы никогда не кончим, – докончил Татищев свою фразу и залился новым припадком смеха.

      Кольцов и Стражинский не выдержали и тоже рассмеялись.

      Татищев кончил наконец смеяться и снова принялся за рейсфедер.

      Наступило молчание. Все погрузились в работу.

      – А вы помните, Василий Яковлевич, ваше обещание? – начал опять Татищев.

      – Какое? – спросил, не отрываясь, Кольцов. – В отпуск меня пустить.

      – Да, пущу, – отвечал Кольцов. – Как в прошлом году?

      – Ведь вы же знаете, что в прошлом году помешал вариант.

      – То-то помешал, – самодовольно ответил Татищев. – А как вы еще какой-нибудь вариант выдумаете?

      – Нет, уж это последний.

      Татищев лукаво посмотрел на Стражинского.

      – Да больше времени нет, да и работы скоро начнутся.

      Татищев недоверчиво молчал. Стражинский опустил голову на руку и бесцельно уставился в стенку. Изможденное лицо его выражало страдание.

      – Что, голова болит? – спросил Кольцов.

      – Немножко, – ответил нехотя Стражинский.

      – Вам, Станислав Антонович, необходим отпуск, – проговорил Кольцов.

      – Ну, уж извините, – загорячился Татищев. – Я больше Станислава Антоновича просидел в этой трущобе.

      – Да вы посмотрите на себя и Станислава Антоновича, – отвечал Кольцов. – Вы кровь с молоком, а он совсем высох.

      – Я тоже болен, – отвечал Татищев, – у меня горловая чахотка начинается.

      Кольцов и Стражинский улыбнулись.

      – Смейтесь, – обидчиво