Пост сдал. Стивен Кинг

еще не закончили. Собственно, я думаю, мы только начали.

      Она смотрит ему прямо в глаза; он единственный человек, с которым она себе это позволяет.

      – Что ты хочешь этим сказать?

      – Появилось кое-что новенькое, но я не хотел рассказывать Питу и Иззи. Не знаю, как они отреагируют. И тебе сейчас рассказывать нет времени, но после возвращения от доктора я расскажу тебе все.

      – Ладно, согласна. А теперь иди. И хотя в Бога я не верю, помолюсь за результаты твоих обследований. Ведь молитва повредить не может?

      – Конечно, нет.

      Он быстро обнимает ее – долгие объятия с Холли не срабатывают – и возвращается к своему автомобилю, вновь думая о вчерашних словах Холли: Брейди Хартсфилд – архитектор самоубийств. Изящная фраза женщины, которая пишет стихи в свободное время (Ходжес не видел ни одного стихотворения, и едва ли увидит), но Брейди, услышав ее, пренебрежительно фыркнул бы, решив, что это попадание в молоко. Брейди назвал бы себя князем самоубийств.

      Ходжес садится в «приус», купить который уговорила его Холли, и едет к офису доктора Стамоса. Он тоже молится: «Пусть это будет язва. Даже кровоточащая, требующая хирургического вмешательства.

      Пожалуйста, только язва.

      Ничего хуже».

21

      Сегодня ему не приходится ждать в приемной. Хотя он появляется на пять минут раньше и народу не меньше, чем в понедельник, Марли, чирлидер-регистратор, отправляет его в кабинет, прежде чем он успевает сесть.

      Белинда Дженсен, медсестра Стамоса, которая обычно приветствовала Ходжеса широкой улыбкой и веселой шуткой, когда он приходил на ежегодную диспансеризацию, не улыбается и не шутит, а вставая на весы, Ходжес вспоминает, что на диспансеризацию ему следовало прийти четырьмя месяцами раньше. Почти пятью.

      Грузик на шкале старомодных весов останавливается на ста шестидесяти пяти фунтах. Уходя на пенсию в 2009-м, он весил двести тридцать фунтов при прощальном и весьма поверхностном медосмотре. Белинда измеряет артериальное давление, сует градусник в ухо, чтобы узнать температуру тела, потом ведет Ходжеса мимо смотровых прямо в кабинет доктора Стамоса в конце коридора. Стучит в дверь и, как только Стамос откликается: «Пожалуйста, заходите», – оставляет Ходжеса одного. Обычно болтливая, с множеством историй о капризных детях и надменном муже, сегодня она молчалива донельзя.

      «Нехорошо, – думает Ходжес, – но, возможно, не так и плохо. Пожалуйста, Господи, пусть будет не так плохо. Еще десять лет жизни – не такая большая просьба, правда? А если Ты не можешь этого сделать, как насчет пяти?»

      Уэнделлу Стамосу за пятьдесят. Он быстро лысеет, у него подтянутая фигура с широкими плечами и узкой талией, как у профессионального спортсмена, который поддерживает форму и после смены профессии. Он сосредоточенно смотрит на Ходжеса и предлагает тому сесть, что Ходжес и делает.

      – Все плохо?

      – Плохо, – соглашается Стамос, потом торопливо добавляет: – Но небезнадежно.

      – Не ходите вокруг да около, просто скажите.

      – Рак