Курочка ряба, или золотое знамение. Анатолий Курчаткин

подхватил Игнат Трофимыч, до которого тоже, наконец, стало доходить, что Аборенков заявился к ним вовсе не из-за яиц. – Мы тут, Иваныч, сами с Трофимовной как раз собирались…

      Аборенков, однако, в ответ на его слова сжал руку в кулак и поднес тот Игнату Трофимычу под нос.

      – Яишенку он… Гляди! Брось мне овечку невинную из себя разыгрывать! Смотри, первый и последний раз спускаю. У меня глаз под землей видит, если что – чикаться не стану! А что дочь шишка изрядная, я не боюсь. Дочь – она всегда за мать, она мне только благодарна будет. Ясно?

      Игнат Трофимыч кивнул торопливо:

      – Ясно.

      Хотя после этой речи участкового все для него сделалось еще менее понятно, чем прежде.

      – А ты, – навел на Марью Трофимовну указательный палец Аборенков, – ты не пособничай! Сокрытие до добра не доводит. Муж – не муж, а перед законом все должны быть равны, ясно?

      – Ясно, ясно, – тоже закивала Марья Трофимовна, впрочем, в отличие от своего старого, не особо и задумываясь над смыслом аборенковских слов. – Так делаю яишенку-то?

      Аборенков обжег ее свирепым взглядом, молча прошагал к сенной двери, потрогал пальцем след от выбитой им щеколды и, уже переступивши через порог, бросил только, обращаясь к Игнату Трофимычу:

      – Ничего, прикрутишь. Сам виноват. И гляди мне!

***

      Старики молчали, не смели сказать между собой ни слова, пока не хлопнула на улице калитка и Аборенков не показался там собственной персоной, поправляя на ходу фуражку на голове.

      Лишь тут, пробежавши через всю кухню закрыть дверь, притворив ее, Марья Трофимовна и выдохнула:

      – Почто он приходил-то? Ворвался, дверь поувечил… как ураган. И на, ушел.

      – Чего-то стращал меня все, про топор что-то пытал… – эхом отозвался Игнат Трофимыч.

      – Ой, дак ведь он пишет там у себя, гляди-ка! – вскричала Марья Трофимовна, вернувшись к окну. – Гляди-ка, гляди!

      Аборенков, замерев посередине улицы, стоял с блокнотом в руках и что-то чиркал в нем ручкой.

      – Что-то пишет, да, – снова эхом отозвался Игнат Трофимыч.

      – Прирезать ее, проклятую! – плаксиво вскрикнула Марья Трофимовна. – От греха подальше, ей-богу!

      Игнат Трофимыч был уже учен ее заклинаниями.

      – Точно, – сказал он. – Прирезать. А скорлупу – в нужник.

      – В какой нужник, ты че! – так и вскинулась Марья Трофимовна и схватила со стола торбочку фартука, прижала к себе. – В нужник сразу, ой, быстрый!

      А видно нечего делать, с Надькой надо советоваться, подумал Игнат Трофимыч о дочери.

      – А че тебе Надька, че она? – нерешительно воспротивилась его предложению Марья Трофимовна, когда он высказал вслух свою мысль. Но так нерешительно она воспротивилась, что ясно было: и сама она не против того.

      – Надька нам все как надо разложит, – с решительностью сказал Игнат Трофимыч. – С точки зрения политики и государственной необходимости в данный момент. Она там у себя знает, что к чему.

      – Ей как не знать! – согласилась Марья Трофимовна. – На том и сидит,