Горячечный бред. Рэй Брэдбери

е так уж и страшна.

      Была середина сентября, и весь мир полыхал осенними красками. К тому моменту, когда Чарльза, которому исполнилось тринадцать, охватил самый настоящий ужас, он пролежал в постели уже три дня.

      У него начала изменяться рука. Правая. Чарльз бросил на нее один короткий взгляд – она лежала сама по себе на стеганом одеяле, горячая, вся в поту. Вздрогнула, чуть пошевелилась. А потом вдруг стала другого цвета.

* * *

      Днем снова пришел доктор и принялся стучать по худой груди Чарльза так, словно это был барабан.

      – Как дела? – улыбаясь, спросил доктор. – Только не говори мне: «С насморком все в порядке, а вот чувствую я себя отвратительно!»

      Он рассмеялся своей любимой шутке, которую частенько повторял.

      Чарльз молчал, потому что для него эта старинная дурацкая шутка становилась реальностью. Она упрямо сидела в голове; сознание прикасалось к ней и сжималось в бессильном ужасе. Доктор не знал, сколь жестоки его слова!

      – Доктор, – прошептал бледный Чарльз, который лежал на спине, боясь пошевелиться. – Моя рука, она мне больше не принадлежит. Сегодня утром она превратилась во что-то другое. Сделайте так, чтобы она снова стала моей, доктор, доктор!

      Доктор продемонстрировал ему свои великолепные зубы и погладил по руке.

      – А у меня такое впечатление, что с ней все в порядке, сынок. Просто тебе приснился страшный сон.

      – Но она и в самом деле изменилась, доктор, о, доктор! – воскликнул Чарльз, жалобно протягивая к нему свою бледную, чужую руку. – Она изменилась!

      – Я дам тебе розовую таблеточку, – подмигнув, сказал доктор и положил таблетку Чарльзу на язык. – Проглоти ее!

      – А она сделает так, чтобы рука превратилась назад и снова стала моей?

      – Конечно.

      В доме было совсем тихо, когда доктор ехал по дороге в машине под безмятежным синим сентябрьским небом. Где-то внизу, в мире кухни, тикали часы. Чарльз лежал и не сводил глаз со своей руки.

      Она ему не принадлежала, по-прежнему оставаясь чем-то чужим.

      На улице подул ветер, и в холодное окно застучали листья.

      В четыре часа Чарльзу показалось, что его другую руку опалил болезненный жар. Она пульсировала и менялась, клетка за клеткой. Совсем как живое, теплое сердце. Ногти сначала посинели, а потом стали ярко-красного цвета. Превращение заняло около часа. Рука была похожа на самую обычную левую руку, только больше не была обычной. И перестала быть собственностью Чарльза.

      Мальчик полежал некоторое время, охваченный паническим страхом и очарованный одновременно, а потом, окончательно обессиленный, заснул.

      В шесть часов мама принесла суп. Чарльз к нему даже не притронулся.

      – У меня нет рук, – сказал он, не открывая глаз.

      – Твои руки в полном порядке, – попыталась успокоить его мама.

      – Нет, – возразил Чарльз и заплакал, – они исчезли. Мне кажется, что на их месте появились обрубки. Мама, мама, обними меня, я боюсь!