Поговори со мной. Наталья Костина

то мне станется? Я ничего…

      Наверное, он хорошо слышит, как я вздыхаю. Еще я пожимаю плечами, и жилет падает. Спине сразу становится холодно от стекла, но я не двигаюсь. Потому что мне не хочется его поднимать – так же как не хочется заканчивать этот вяло тянущийся разговор. И зачем я ему позвонила, если знала, что никакого толку не получится? Обычно я дружу со здравым смыслом – но не сегодня.

      Я сижу на подоконнике – широком и прочном деревянном подоконнике в оконной нише – моем излюбленном месте для разных печалей.

      – Хочешь, давай завтра встретимся? Я сбегу, – предлагаю я.

      – Нет! – тут же пугается Дэн. – Не надо! Давай… переждем, а, Саш?

      – Да кому я нужна…

      – Я тебя очень прошу – сиди дома! – говорит он тоном приказа. – И не делай глупостей!

      – Ты прямо как Марат! – замечаю я и надуваюсь.

      Разумеется, я никуда не сбегу: мало того, что растрепала Дэну то, о чем никто не должен был знать, так теперь еще и пушу перед ним хвост, и обещаю то, чего действительно лучше не делать. Но мозгов у моего парня явно больше чем у меня:

      – Я очень хочу тебя видеть, Саш, но знаешь… тебе пока действительно лучше никуда не выходить. ПОКА так действительно лучше! – говорит он с нажимом.

      Я не успеваю в дополнение к хвосту встопорщить перья и каркнуть что я уже взрослая и сама могу решать как лучше, как слышится щелчок и насморочный голос говорит:

      – Сашенька, не занимай, пожалуйста, городской телефон! Папе… гм… должны позвонить!

      Ладно. Ладно! Мобильник у меня отобрали, а городской, видишь ли, занимать не велено! Но сегодня я хорошая девочка:

      – Конечно! – говорю я, не прощаясь, потому что и так все ясно, и с силой вдавливаю кнопку отбоя.

      Зимой смеркается рано. За окном уже темным-темно, лишь цепочка низеньких круглых фонарей уходит от нижней террасы дома вниз, и теряется за стеной стриженых елок. В комнате тоже не видно ни зги. Можно щелкнуть выключателем, и, как говорится, рассеять воинство тьмы, но… Легче от этого не будет.

      Я спрыгиваю с подоконника, нашариваю на полу жилетку и закутываюсь в мех, слабо пахнущий духами и другой, еще счастливой зимой, до самого подбородка. В другое время я бы включила комп, и нашла бы утешение в Сети, но сегодня мобильная связь и инет вырублены во всем доме: таково условие.

      И от этих дурацких, неизвестно кем выставленных условий, и от того, что совершенно некуда себя деть, сегодняшний день все тянется и тянется, и даже сумерки не приносят облегчения. Кроме того, лишь говоря по мобильнику я действительно чувствую, что Дэн тут, почти рядом. Только сейчас я поняла эту разницу: с мобилой можно уйти в какой угодно угол, да хоть и на край света. Я не знаю места, где отсутствовала бы мобильная связь… или просто я в таких местах не бываю? Да мне туда и не надо! Но мне очень важно ощущение его присутствия… и чтобы никто не дышал в параллельной трубке. И не стоял за спиной, когда пишущие ответ пальцы Дэна бегают по клаве. Чтобы никто из соседей по его общаговской конуре не давился поганым смешком, и не корчил идиотские многозначительные рожи за его спиной, читая мое «я люблю тебя…»… Наверняка они, эти конченые придурки, гогочут и мерзкими голосами интересуются как мы трахаемся и какая я в постели – бревно бревном или ничё-себе-так-тёлочка.

      Я слишком остро и тонко чувствую слова, как некоторые – вкус или запах… а эти, от которых несет прогорклым салом, просто ненавижу – так, что даже дыхание сбивается. Мы с Дэном не трахаемся. Мы любим друг друга. Но объяснять это всем и каждому?.. Да было бы перед кем метать бисер! Я снова льну к окну: стекло приятно холодит лоб, но… стоять вот так и ждать с моря погоды неизвестно сколько… нет, это невыносимо! Внезапно мне в голову приходит еще одна мысль: если мне невыносимо, то как же там, внизу, ОН?!.. Который не знает, что случилось с той, которую он любит? Которая вот уже больше суток назад вышла из этого дома – и словно бы растворилась… пропала, исчезла, потерялась в пространстве времени и зимы. Я знаю, Марта уверена, что отец и Алиса поссорились, и она просто-напросто решила его проучить. Марат же считает что все гораздо серьезнее, и его жену, а мою совсем молодую мачеху похитили. Похитили… это слово звучит отвратительно. От него одновременно дует затхлым воздухом старого подвала и ледяным ветром. Я ежусь словно бы окно случайно распахнулось во всю ширь: прямо в мороз, в зиму, в темный исход декабря…

      «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…». Вечор, вчерась, намедни, третьего дня… Я люблю пробовать все эти анахронизмы на язык, катая их во рту, как гладкие камешки. И, если набрать вот таких слов-камешков побольше, то с непривычки начинаешь шепелявить уже по-настоящему, путаясь во фразах, как в подоле бального платья со шлейфом. Слова – та же одежда, – только не все это замечают.

      – Вечор мела метель, милостивые государи, и вчерась мела, и третьего дни тоже, – говорю я грустно и с чувством.

      Я плющу нос о стекло, но картина, зримая окрест, остается все той же: занесенные снегом геометрические ели и туи, зигзагами спускающиеся вниз, подсвеченные снизу, как муляжи в какой-нибудь псевдоисторической диораме. И эти зеленые насаждения даже