Седая нить. Владимир Алейников

вы ешьте, ребята! И пейте. На здоровье. А я отдохну.

      Он поискал глазами, куда бы ему прилечь.

      – Вкалывал много! – пояснил он, зевая. – А это всё, – указал он на стол, – за работы мои. Остальное, – тут он порылся в карманах и вынул оттуда смятую пачку денег, повертел её в руках и сунул обратно, и прихлопнул её ладонью, – остальное, – продолжил он и опять устало зевнул, – остальное, ребята, потом!..

      – Да ты приляг на тахту! – сказал я ему. – Вот здесь.

      – Нет! – ответствовал Зверев.

      – Тогда на другую тахту приляг!

      – Нет!

      – А где же ты ляжешь?

      – Вот здесь!

      Зверев достал из кармана сложенную газету, развернул её, расстелил на полу, поближе к тёплой батарее отопления, прилёг на газету, не снимая плаща, и тут же заснул.

      Довлатов с изумлением, не произнося ни слова, наблюдал за всем, что происходило на его глазах в моей квартире.

      Через две-три минуты, обескураженно разведя руками в стороны, сказал наконец:

      – Ну и ну!..

      – Это тебе не Питер, – сказал я ему на его «ну и ну», – это, Сергей, Москва. Здесь, у нас, поверь мне, пожалуйста, и не такое бывает!..

      – Да, придётся поверить.

      – Поверь.

      – Понемногу выпьем?

      – Давай.

      – С чего начнём?

      – С коньяка.

      – Для расширенья сосудов?

      – Именно так.

      – Согласен.

      И Довлатов открыл бутылку армянского коньяка.

      Я принёс к нам в комнату с кухни стаканы, тарелки, вилки, нож. Привычный набор – для выпивки и закуски. Чтоб всё у нас было как у людей. Без излишеств и всяких красот. Самое необходимое. Неторопливо расставил всё это на столе.

      Отрезал нам по ломтю свежего белого хлеба, немного грудинки, так, для начала, – пока что хватит. Остальное – потом. Осилить все припасы мы не сумеем – ни вдвоём, ни втроём – вон их сколько! Накормить можно всю нашу братию. Да ещё и останется что-то. И провизии, и питья столько, что вспоминаешь невольно послушного джинна, готового по велению твоему принести тебе что угодно, и волшебную лампу, конечно, и немало ещё чего, из восточных сказок и русских, из любых, в них вдосталь чудес. А у нас был волшебник свой – Зверев. Он все припасы принёс. На себе дотащил сюда. Чародей наш богемный. Он понадёжней Али-Бабы и получше любого джинна!.. Размышляя об этом, я поглядел на Толю, сощурясь. Тонкими жёлтыми ломтиками нарезал один лимон.

      Сергей, наклонив бутылку, привычно разлил коньяк, причём, подчеркну сознательно, сделал это умело – каждому вышло ровно по половине стакана.

      – За выздоровление?

      – Да, давай за здоровье.

      Чокнулись. И раздался звон. Почти колокольный.

      Выпили. Дело нехитрое, знамо. Вроде пошло.

      Закусили. Чем Бог послал. Потому что закусывать – надо.

      Зверев лежал на газете и безмятежно спал. Спал – как дитя. Хотелось так почему-то сказать. Почему? Да кто его знает! Можно сказать и так: словно воин – после сражений. Богатырь. Вот-вот. Из былин. После подвигов. После деяний. После странствий по белу свету. После всяких борений с навью. Спал – и всё тут. Свой сон – заслужил.

      Мы ему спать не мешали. Целебен, священен сон. Сон – это явь