Гроза тиранов. Андрей Муравьев

комнаты. Обожженный бок взорвался, я сам не заметил, как закричал.

      Сидевший усач недовольно гыркнул, и тюремщик отпрянул, как ошпаренный.

      Пока Али Азик пристегивал меня кожаными ремнями к ручкам сиденья, главный турок выслал из комнаты моего конвоира и пододвинул свой табурет поближе.

      – Али сказал мне, что ты понимаешь нашу речь?

      Левой рукой турок перебирает четки… Нервничает? Пробует сдержать ярость? Не выдать своих чувств? Или просто набожный не в меру?

      Слова долетают, как сквозь пелену. Все силы, все оставшиеся ресурсы я трачу на то, чтобы подавить отупляющую захлестывающую с головой боль, чтобы остаться человеком…

      Толстяк, закрепив последний ремень, ткнул мне в лицо глиняную плошку с каким-то отваром. Горькая вяжущая жидкость заполнила рот, проскользнула по пересохшей глотке и разлилась по желудку. От неожиданности я закашлялся.

      Усатый дождался, когда душивший меня кашель отступит, и повторил вопрос.

      Я кивнул – глупо отрицать очевидное.

      Толстяк облегченно вздохнул, главный турок откинулся к стене. Мой ответ его по какой-то причине очень обрадовал.

      Как же объяснить этим исчадьям позапрошлого века, что они ошибаются? Что я не тот, за кого они меня принимают?

      – Я бы…

      Но турок властным жестом прервал меня.

      – Не надо… Али предупредил, что ты пробуешь замутить его, придумывая сказку, достойную придворного сказителя или базарного рассказчика… Не надо… Мне сказки не нужны…

      Он волнуется. Явно волнуется…

      Чего же этот турок от меня хочет?

      – Я, уважаемый, не тот, действительно не тот, за кого вы меня принимаете…

      Усатый криво усмехнулся, и эта гримаса была приговором моим словам… Как же донести до них мое, в полной мере, фантастическое происхождение? Неужели напрасно корячусь, сдерживая рвущийся наружу вой, и эти уроды так и не захотят, не смогут ничего понять?!

      – Я – не русский шпион! Я родился…

      И снова взмах руки. Только на этот раз – удар, и удар от души, со всей силы. В глазах потемнело. Кажется, он еще и челюсть мне свернул… Отличный удар, гаденыш, – я даже не успел головой дернуть.

      Из-под крючковатого орлиного носа на меня плеснул огонь… пламя ненависти и презрения…

      – Ты крепкий противник, кяфир… Не омрачай свою судьбу глупыми увертками… Они не к лицу мужчине… Ты храбро сражался, но проиграл свой бой. Скажи то, что нужно мне, и твоя кончина будет быстрой и безболезненной… Как будто уснешь…

      Он поднялся.

      – В противном случае… Если ты будешь упорствовать… Ты будешь умирать действительно долго и очень, очень неприятно…

      Турок теребил четки. Выражение сурового, вытянутого вниз лица приобрело торжественное выражение.

      – Но ты мне, кяфир, все сам расскажешь… А если и дальше будешь прикидываться душевнобольным… Али увеличит свое рвение…

      Он сел. Четки так и мелькают.

      Слова, которые я ночью подбирал в камере, замерли в горле. Слушателей здесь нет. Не для меня…

      – Что? Что вы