Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам. Эдуард Филатьев

планете, главный герой поэмы мог отправиться к своим сослуживцам.

      Где тогда служил Маяковский? Мы предположили, что в ОГПУ. Кто был его непосредственным начальником? Меер Трилиссер.

      Стало быть, Маяковский описал визит к своему гепеушному шефу («хозяину»), который встречал зашедшего к нему в гости подчинённого такими словами:

      «Маяковский! / Хорош медведь! –

      Пошёл хозяин любезностями медоветь…»

      И начальник поэта начал представлять своих гостей:

      «А это… / Вы, кажется, знакомы?! –

      Со страха к мышам ушедшие в норы,

      из-под кровати полезли партнёры.

      Усища – / к стёклам ламповым пыльники –

      из-под столов пошли собутыльники.

      Ползут с-под шкафа чтецы, почитатели.

      Весь безлицый парад подсчитать ли?

      Идут и идут процессией мирной.

      Блестят из бород паутиной квартирной.

      Все так и стоят столетья, / как было.

      Не бьют – / и не тронулась быта кобыла».

      Затем (и, пожалуй, впервые в творчестве Маяковского) появляются насекомые, которые дадут название предпоследней его пьесе:

      «С матрацев, / вздымая постельные тряпки,

      клопы, приветствуя, подняли лапки».

      Зашедшего в гости к шефу Маяковского приветствовали также вожди и кумиры разных эпох:

      «Исус, / приподняв / венок тернистый,

      любезно кланяется.

      Маркс, / впряженный в алую рамку,

      и то тащил обывательскую лямку».

      В черновиках вместо Маркса стоит Ленин.

      И вдруг среди гостей Маяковский замечает:

      «Но самое страшное: / по росту, / по коже одеждой, / сама походка моя! – в одном / узнал – / близнецами похожи – себя самого – / сам / я».

      И все пьют чай (и не только!):

      «Весь самовар рассиялся в лучики –

      хочет обнять в самоварные ручки».

      Маяковский, расстроенный тем, что чаёвничают всюду, отправляется в Водопьяный переулок, в квартиру, где живёт его любимая, оставившая поэта. Там тоже гости. Все пьяны («в тостах стаканы исчоканы»). Все танцуют («танцы, полами исшарканные»). А с ними танцует и его любимая. Маяковский восклицает:

      «Я день, / я год обыденщине предал,

      я сам задыхался от этого бреда.

      Он / жизнь дымком квартирошным выел.

      Звал: / решись / с этажей / в мостовые!».

      И тут же добавляет, спрашивая:

      «Но где, любимая, / где, моя милая,

      где / – в песне – / любви моей изменил я?»

      И поэту хочется с криком ворваться в квартиру, где все пьяны и танцуют:

      «Скажу: / – Смотри, / даже здесь, дорогая,

      стихами громя обыденщины жуть,

      имя любимое оберегая,

      тебя / в проклятьях моих / обхожу».

      Иными словами, Маяковский не хочет мстить, зная, какая кара ему за это мщение угрожает.

      Поняв,