Круглый год с литературой. Квартал первый. Геннадий Красухин

Никите Сергеевичу и снова вознесли Стаханова.

      Но остановить его болезнь уже не смогли. Умер он в психиатрической больнице, куда попал из-за хронического алкоголизма, 5 ноября 1977 года.

* * *

      Со стихами Юргиса Балтрушайтиса я впервые встретился ещё в школе, в пятидесятые годы, прочитав их в дореволюционном «Чтеце-декламаторе», который дал почитать отец моего друга. Они на меня впечатления не произвели. Оценил я Балтрушайтиса позже как переводчика. Причём не поэзии, а прозы. Он великолепно перевёл несколько повестей Гамсуна, которые я прочитал, купив за бесценок «нивский» пятитомник норвежского писателя. Удивительное было время, когда прижизненный Блок у букинистов стоил 90 копеек (нынешними – примерно 100 рублей), а прижизненный Брюсов и того меньше.

      Было это в конце пятидесятых. «Голод», «Викторию» Гамсуна в переводе Балтрушайтиса я прочитал, можно сказать, с восторгом: какой чудный стиль, какая поэзия в описании обыденной и даже страшной жизни! Купил четырёхтомник «нивского» Ибсена (он был в тетрадках: несколько тетрадок составляли том). И снова – «Пер-Гюнт» в переводе Балтрушайтиса. Балтрушайтис мне помог постичь, что нравилось Блоку в «Пер-Гюнте», чем нравилась ему эта пьеса норвежского драматурга.

      Я увлёкся переводами Юргиса Казимировича Балтрушайтиса. Читал стихотворные его переводы армянских и еврейских поэтов. Одобрял их. И совершенно забыл, что сам он начинал как оригинальный поэт.

      Потом я узнал, что после революции ему удалось получить литовское гражданство и, не выезжая из России, стать чрезвычайным и полномочным послом Литвы в ней, то есть в России. Одновременно был представителем Литвы для Турции и Персии. Многим помог уехать от большевиков, многих деятелей русской культуры спас от террора.

      Удивительно: я познакомился с ним, современником Блока, Брюсова, Бальмонта, в школьной юности. И естественно, числил его жителем той золотой дореволюционной эры, которая по своим вкусам и пристрастиям была для меня как время античности. Но в восьмидесятых я вдруг узнал, что он жив, что он в полном здравии живёт в Париже, пишет стихи, переводит, то есть занимается тем, что и в своей молодости. Узнал об этом по какому-то из «голосов» и даже услышал его голос. Кажется, он читал стихотворение, которое сейчас приведу. Конечно, моя память теперь уже не слишком надёжна. Может быть, он читал и что-нибудь другое. Но хочется думать, что я не ошибаюсь:

      Цветам былого нет забвенья,

      И мне, как сон, как смутный зов —

      Сколь часто! – чудится виденье

      Евпаторийских берегов…

      Там я бродил тропой без терний,

      И море зыбью голубой

      Мне пело сказку в час вечерний,

      И пел псалмы ночной прибой…

      В садах дремала тишь благая,

      И радостен был мирный труд,

      И стлался, в дали убегая,

      Холмистой степи изумруд…

      С тех пор прошло над бедным миром

      Кровавым смерчем много гроз,

      И