Степные боги. Андрей Геласимов

бы чуть-чуть.

      Эшелоны к границе гнали уже две недели, и Петька почти каждый вечер стоял на платформе, задыхаясь от счастья, глотая ветер, размазывая по щекам и по лбу сажу, летевшую из паровозной трубы, вглядываясь в очертания пролетавших мимо него под брезентом танков и гаубиц, вслушиваясь в обрывки «Яблочка», которое летело в сгущавшийся воздух из распахнутых настежь вагонов.

      «Наши, – тихо шептал он. – Наши».

      И уже в следующую секунду кричал изо всех сил: «Наши едут! Ура!»

      Поезда неслись мимо него, окутанные клубами дыма. Везли и везли к границе тяжелую, страшную мощь. Победившая армия стремительно перемещалась с Запада на Восток, готовясь обрушиться всей своей массой на хрупкую затаившуюся Японию. Ждали только приказа, который почему-то задерживался, как будто должно было случиться что-то еще. Что-то другое, не связанное ни с этими эшелонами, ни с Петькой, бегущим по платформе за ними вслед, ни с теми солдатами, которые бросали ему и другим пацанам свои сухпайки. Это было связано с чем-то другим.

      С тем, что таилось в породе, которую пленные поднимали из разгуляевской шахты наверх. С тем, от чего они умирали один за другим и от чего у Валерки из носа шла кровь, а дед Артем говорил, что бурятские бабы рожали на этом месте одних уродов. А может, и не бурятские – дед не помнил наверняка.

      – Что же ты, ефрейтор, блядство у меня тут разводишь? – злым голосом сказал высокий офицер со шрамом на лбу, выходя из ворот лагеря. – На секунду отвернуться нельзя.

      Петька вскочил на ноги. Часовой у ворот испуганно прижался к забору. Вслед за офицером показался ефрейтор Соколов и мать Леньки Козыря, тетка Алена. Усатый ефрейтор шел, опустив голову. На ходу он застегивал верхнюю пуговицу гимнастерки.

      Узнав Ленькину мать, Петька отпрянул в сторону. Ему совсем не хотелось, чтобы в Разгуляевке знали о его появлении в лагере. Вряд ли, конечно, бабка Дарья сумела бы догадаться, зачем он сюда ходил, но осторожность не помешает.

      – Товарищ старший лейтенант, – начал говорить Соколов, но офицер тут же его прервал.

      – Жируете, – сказал он. – Пригрелись у бабских жоп. На фронте я бы тебя, знаешь что? Я бы тебя…

      Соколов ничего не ответил, но посмотрел на офицера уже совсем другими глазами. Как будто прицелился.

      – Под Кенигсберг бы вас всех, – сказал старший лейтенант. – Когда морская пехота на берег пошла.

      – Но ты-то, старшой, тоже в конце концов с нами здесь оказался, – вдруг нагло усмехнулся Соколов. – А не под Кенигсбергом.

      Старший лейтенант резко повернулся к нему. Его правая рука рванулась за спину к кобуре, но потом застыла. Розовый шрам на побелевшем лбу выделялся, как толстый дождевой червяк, слегка изогнутый посередине.

      – Хорошо, – наконец сказал он. – Потом договорим.

      Он посмотрел на тетку Алену.

      – А ты-то чего? Со всей охраной уже переспала. Муж ведь, наверное, есть.

      – Имеется, – протянула она, улыбаясь. – Вскорости ждем с войны.

      – Воевал, значит, – покачал головой старший