Безмолвная. Райчел Мид

человека, который я услышала не во сне, и это воздействие просто ошеломляющее. Я могу только неподвижно стоять на месте.

      Ли Вэй возмущенно фыркает и стремительно идет прочь. Это внезапное действие выводит меня из оцепенения. Я понимаю, что он счел меня невежливой и холодной, и чувствую себя просто ужасно. Бросить пост наблюдения – серьезный проступок, но мне невыносимо вот так отпустить его, когда он решил, что я осталась равнодушной к смерти его отца. Я колеблюсь всего секунду, а потом оставляю шахту и бегу следом за Ли Вэем. Когда я догоняю его на дороге, идущей вдоль обрыва, то хлопаю его по плечу, и он оборачивается с такой яростью, что я вздрагиваю и отступаю на несколько шагов.

      «Что тебе нужно?» – спрашивает он.

      Я понимаю, что его ярость – это попытка спрятать душевную боль.

      «Ли Вэй, мне жаль твоего отца. Мне так жаль! – говорю я. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь».

      Он мотает головой:

      «Весьма в этом сомневаюсь».

      «Ты же понимаешь, что я знаю! – укоряю я его. – Ты ведь помнишь, что я лишилась родителей».

      «Да. – В его взгляде появляется закономерный стыд, но очень скоро возмущение возвращается. – Они умерли от лихорадки, как и моя мать. Но это – другое. Никто из них тут ничего поделать не мог. В отличие от моего отца. Он не должен был работать, раз начал терять зрение! Я мучился каждый день, видя, как он спускается в эту шахту. Это была смертельная ловушка. Я знал, что рано или поздно так и будет, а он отказывался прекратить работать и стать нищим».

      «И это я тоже понимаю, – говорю я ему. – Чжан Цзин… Она слепнет. – Я прерываюсь, потрясенная тем, в чем впервые кому-то призналась. – Наши Наставники это заметили, и она больше не может быть подмастерьем. Нам пришлось искать выход, принимать трудное решение, чтобы избавить ее от попрошайничества».

      Ли Вэй замирает, глядя на меня с новым интересом.

      «И что вы сделали?»

      Я глубоко вздыхаю, мне до сих пор трудно смириться с судьбой Чжан Цзин.

      «Она станет домашней прислугой при „Дворе Зимородка“».

      Он недоуменно смотрит на меня, а потом возмущенно вскидывает руки:

      «И это ты называешь трудным решением? Ее перевели на хорошую, безопасную работу, где ее ждет нормальное питание и отсутствие риска! Ты колебалась из-за этого и считаешь, будто у тебя есть хоть что-то общее со мной или другими шахтерами?»

      Я понимаю, что эти резкие слова порождены горем, и стараюсь ответить спокойно.

      «Я говорю, что понимаю, каково это – так бояться за человека, который тебе дорог. Видеть, как переворачивается твоя жизнь. Ты не единственный, с кем это происходит».

      Он по-прежнему не успокоился, но старается взять себя в руки.

      «Твоя жизнь изменилась, но я бы не сказал, что она перевернулась. Пока – нет, – говорит он. – И вот этого-то, похоже, никто не понимает, Фэй. Все знают, что дела обстоят плохо, но все считают, что, если мы и дальше будем жить так, как жили всегда, все будет хорошо. А вместо этого мы просто движемся к полному