Фебус. Ловец человеков. Дмитрий Старицкий

вообще, пойдем поговорим в мою комнату. Мы же не жонглёры, чтобы устраивать представление для плебса посередине двора.

      На крыльце я тормознул подвернувшуюся под руку служанку и заказал нам две кружки сидра.

      – Большой кувшин сидра и две кружки, – поправил меня дон Саншо.

      Когда мы вошли в комнату Саншо, которая была зеркальным отражением моей, только без той захламленности, которую моя спальня приняла в последние дни при моем активном участии, инфант спросил меня:

      – Что ты думаешь наконец делать с этими дойчами в винном погребе? Хозяину они уже надоели, да и мне тоже.

      – А что с ними делать? – удивился я.

      Откровенно говоря, со всеми проблемами, которые на меня навалились, я о них как-то позабыл. Незачет!

      – Твой человек ими обижен. Твой суд, – напомнил мне дон Саншо.

      Тут в дверь постучали, и та служанка с крыльца – кажется, дочь хозяина постоялого двора, – внесла, прижимая руками к животу, большой тяжелый кувшин – литра на три, с кружками на пальцах. Пропищала от двери:

      – Ваш заказ, господа принцы.

      – Поставь на стол, – приказал ей дон Саншо.

      И когда она все это выполнила, он звонко хлопнул ее по заднице, придав ускорение в сторону выхода.

      В дверях служанка обернулась и одарила инфанта таким зовуще-обещающим взглядом, с таким обожанием, что мне даже завидно сделалось. И это несмотря на ее внешность серой мышки.

      – Ты ее трахнул? – спросил я Саншо, когда за прислугой закрылась дверь.

      – Вот еще… – буркнул кантабрийский инфант. – Хотя это мысль, Феб. А то местных баб для развлечений мы уже рассчитали.

      То-то я смотрю, в харчевне как-то пустовато стало. И тихо.

      – Так все же, что ты будешь делать с этими… шеффенами, – повторил свой вопрос дон Саншо, разливая сидр по большим глиняным кружкам.

      – Я бы их повесил, но мастер Уве упросил меня оставить им жизнь, – ответил я ему, предварительно отхлебнув слабо пенящегося напитка. – Вот и ломаю голову. Так, чтобы они живыми остались и чтобы наказание понесли соответствующее. Ноги, что ли, им отрубить… по самую шею.

      Саншо сначала недоуменно посмотрел на меня, а потом заразительно засмеялся.

      – Что смеешься? – обиделся я и поставил кружку на стол. – Тебе смешно, а я всю голову сломал. Не нахожу ничего лучшего, как продать их в рабство на галеру сарацину, чтобы им жизнь показалась страшнее смерти.

      Отсмеявшись, дон Саншо сделал большой глоток сидра, а потом снизошел до меня, неразумного. Взгляд его стал настолько серьезен, что я предпочел смотреть на черную повязку его левой глазницы.

      – Феб, тебя точно по голове как-то странно ударили, что ты простые вещи перестал понимать. В лицо тебе, конечно, никто ничего не скажет, но лучше бы ты этим дойчам живьем живот разрезал и заставил самостоятельно намотать свои кишки на столб, пока ноги ходят, а потом, пока еще не померли, сжег на костре и пепел их развеял над рекой. Ты представляешь, что потом о