Адептка второго плана. Надежда Мамаева

по которому я шла босиком, леденил ступни слишком уж по-настоящему. Да и сквозняки кусали за бока сквозь тонкую льняную длинную – аж до пят – рубаху как-то очень явственно.

      «Какое, однако, у меня богатое воображение», – пронеслась в мозгу мысль, когда я осторожно миновала дремавшего – аж до храпа с присвистами – на табурете у двери моей палаты стражника в старинном наряде.

      Просто какое-то средневековья. И в нем мне решительно задерживаться не хотелось. Так что я решила удрать. Для начала – хотя бы из этого странного места, а там уж – и из плена расшалившегося воображения.

      В нем одна только лестница чего стоила! Широкая, винтовая, словно выточенная из единого куска серого гранита. По ней-то я и начала спускаться вниз, цепляясь за холодные перила. Где-то внизу послышались голоса – приглушенные, но явно взволнованные.

      Я замерла на секунду, чтобы в следующую дать задний ход. Причем не фигурально: «Прости, дорогой, но сегодня не смогу», а вполне себе ножками. Старалась при этом быть не только тихой, но и шустрой.

      Хотела было вернуться в коридор, но услышала, как в том раздался грохот. Не иначе упала табуретка, когда очнувшийся страж вскочил. Или дверь хлопнула… В любом случае остался единственный путь – наверх. Туда-то я и устремилась. Правда, вознестись удалось недалеко. Оказалось, что вход с площадки в дверь, что вела на следующий этаж запечатан, а выше – лишь лестница на чердак. Но особого-то выбора у меня не было, так что я решительно взялась за жерди и наступила на первую перекладину, чтобы через пару секунд узнать, что люк не закрыт.

      Толкнув его, я залезла под крышу. Деревянные балки, паутина, пыль. И слуховое окно – маленькое, квадратное, затянутое паутиной. Я рванула к нему, откинула щеколду – ржавая железка скрипнула, но поддалась.

      Холодный утренний воздух ударил в лицо.

      Я высунулась наружу, чтобы понять, куда меня закинуло на этот раз. Черепица под ногами оказалась скользкой от росы. Я присела, цепляясь пальцами за выступы, потом осторожно встала, сделала несколько шагов, взобравшись на конек. На нем стоять оказалось удобнее. Да и на стыке кровли, нагретой солнцем, было теплее. Я двинулась по гребню к краю, который венчала статуя дракона. За его макушку и ухватилась, чтобы было легче держать равновесие, а после посмотрела вниз.

      Там раскинулся огромный мощенный булыжником двор, по которому сновали, как муравьи, люди в мантиях, дуплетах, плащах, с книгами под мышкой или холщевыми сумками, перекинутыми через плечо…

      Чуть дальше была аллея, а за ней виднелись башни. Их остроконечные шпили чернели на фоне пестрых рыжих черепичных крыш старинного города и пронзительно синего неба. Я смотрела на это, не в силах поверить в происходящее. Все было таким настоящим, что закралась мысль: может, это все же реальность? Невероятная, непонятная, но… И я на всякий случай покрепче ухватилась за дракона и вдохнула полной грудью воздух, в котором витал запах ранней осени и психических расстройств.

      О последних я подумала, когда увидела, как по самому краю моей крыши мягко, точно снежный барс, не боясь сорваться вниз, шел, будто по земле, блондин. Он что, самоубийца, так идти?

      – Решили умереть во цвете лет? – вкрадчиво произнес он, медленно подняв голову, и посмотрел на меня одним из таких взглядов, которые способны изменить судьбу.

      – Это был вопрос, или вы озвучили свои ближайшие планы? – уточнила я у этого психа.

      – Вообще-то ваши, – возразил этот одновременно седой и молодой тип.

      – Мне кажется, вы ходите по краю… – осторожно начала я, имея в виду разом обе крыши: и черепичную, и ту, которая порой у людей едет.

      – Хожу, – охотно согласился псих. – Потому как движение – это жизнь. А стоит застыть – как можно сорваться. Поэтому специально не стоит замирать на месте. Еще и в таком опасном. Слишком велик шанс оступиться и уйти… за грань. Костлявая, конечно, образуется, а вот я, например, не очень.

      – Отчего же? – поинтересовалась я и внимательнее посмотрела на инистого. Этот незнакомец правда чем-то напоминал мне этот белый узор сурового мороза.

      Гибкий, грациозный в каждом своем жесте, точно росчерк клинка в руках мастера. Этот псих завораживал своими движениями. Хотя внешность у него была, мягко говоря, не эталонного красавца. Скорее наоборот.

      Волосы цвета соли с перцем, точнее соли-соли-соли и крупинок перца: черные пряди лишь изредка пробивались через раннюю седину у еще молодого мужчины, который, если приглядеться, был немногим старше меня. Темные, как тяжкий грех, глаза, и светлая ниточка шрама, что выделялась то ли на загорелой, то ли на от природы смуглой коже. Неровная отметина. Застарелая. Такую скорее оставит ожог, чем клинок. Она начиналась на скуле и ныряла под ворот дублета, длинные рукава которого оставляли открытыми лишь кисти рук. Жилистые такие кисти, сильные, привыкшие держать руку на пульсе, врагов – за горло, а неосмотрительных зазевавшихся девиц – за что придется!

      В моем случае – за ткань ночной сорочки. А все оттого, что я, засмотревшись на Инея, как кролик на удава, в какой-то момент нашего чокнутого разговора упустила из виду, как этот псих отошел от края