Живой товар. Антон Чехов

а стул и нагнулся к ней. Он весь обратился в зрение.

      Какой хорошенькой казалась она ему, освещенная лучами заходящего солнца!

      Заходящее солнце, золотое, подернутое слегка пурпуром, всё целиком было видно в окно.

      Всю гостиную и, в том числе, Лизу оно осветило ярким, не режущим глаза, светом и положило на короткое время позолоту…

      Грохольский залюбовался. Лиза не бог весть какая красавица. Правда, ее маленькое кошачье личико, с карими глазами и с вздернутым носиком, свежо и даже пикантно, ее жидкие волосы черны, как сажа, и кудрявы, маленькое тело грациозно, подвижно и правильно, как тело электрического угря, но в общем… Впрочем, в сторону мой вкус. Грохольский, избалованный женщинами, любивший и разлюбивший на своем веку сотни раз, видел в ней красавицу. Он любил ее, а слепая любовь везде находит идеальную красоту.

      – Послушай, – начал он, глядя ей прямо в глаза. – Я пришел потолковать с тобой, моя прелесть. Любовь не терпит ничего неопределенного, бесформенного… Неопределенные отношения, знаешь ли… Я вчера говорил тебе, Лиза… Мы постараемся сегодня покончить поднятый вчера вопрос. Ну, давай решать сообща… Что делать?

      Лиза зевнула и, сильно морщась, потащила из-под головы правую руку.

      – Что делать? – повторила она за Грохольским чуть слышно.

      – Ну да, что делать? Решай вот, мудрая головка… Я люблю тебя, а любящий человек не подельчив. Он более чем эгоист. Я не в силах делиться с твоим мужем. И мысленно рву его на клочки, когда думаю, что и он любит тебя. Во-вторых, ты любишь меня… Для любви необходимым условием является полная свобода… А ты разве свободна? Тебя разве не терзает мысль, что над твоей душой вечно торчит этот человек? Человек, которого ты не любишь, быть может, что очень естественно, ненавидишь… Это во-вторых… В-третьих же… Что же в-третьих? А вот что… Мы обманываем его, а это… нечестно. Прежде всего, Лиза, правда. Прочь ложь!

      – Ну, так что же делать?

      – Ты можешь догадаться… Я нахожу нужным, обязательным объявить ему о нашей связи и оставить его, зажить на свободе. То и другое нужно сделать по возможности скорей… Например, хоть сегодня вечером ты… объяснишься с ним… Пора покончить… Разве тебе не надоело воровски любить?

      – Объясниться? С Ваней?

      – Ну да!

      – Это невозможно! И вчера я говорила тебе, Мишель, что это невозможно!

      – Почему же?

      – Он обидится, раскричится, наделает разных неприятностей… Разве ты не знаешь, какой он? Боже сохрани! Нe нужно объясняться! Выдумал еще!

      Грохольский провел рукой по лбу и вздохнул.

      – Да, – сказал он. – Он больше чем обидится… Я ведь отнимаю у него счастье. Он любит тебя?

      – Любит. Очень.

      – Вот еще комиссия! Не знаешь, с какого конца начать. Скрывать от него – подло, объясниться с ним – значит убить его… Черт знает что! Ну, как быть?

      Грохольский задумался Его бледное лицо нахмурилось.

      – Будем всегда так, как теперь, – сказала Лиза. – Пусть сам узнает, если хочет.

      – Но ведь это… это и грешно и… Наконец, ты моя, и никто не имеет права думать, что ты принадлежишь не мне, а другому! Ты моя! Никому не уступлю! Мне жаль его, видит бог, как жаль, Лиза! Когда я вижу его, мне больно делается! Но… но что ж делать, наконец? Ведь ты его не любишь? Чего же ради ты будешь с ним маяться? Объясниться надо! Объяснимся с ним и поедем ко мне. Ты моя жена, а не его. Пусть как знает. Как-нибудь перетерпит свое горе… Не он первый, не он и последний… Хочешь бежать? А? Говори скорей! Хочешь бежать?

      Лиза поднялась и вопросительными глазами поглядела на Грохольского.

      – Бежать?

      – Ну да… В именье ко мне… В Крым потом… Объяснимся с ним письменно… Ночью можно. Поезд в половину второго. А? Хорошо?

      Лиза почесала лениво переносье и задумалась.

      – Хорошо, – сказала она и… заплакала.

      На ее щечках заиграли красные пятнышки, глазки надулись, и по кошачьему личику потекли слезы…

      – О чем ты? – встревожился Грохольский. – Лиза! Чего ты? Ну? Чего плачешь? Эка ведь! Ну чего? Голубчик! Мамочка!

      Лиза протянула к Грохольскому руки и повисла на его шее. Послышались всхлипывания.

      – Мне жаль его… – забормотала Лиза. – Ах, как мне его жаль!

      – Кого?

      – Ва… Ваню…

      – А мне не жаль? Но что же делать? Мы причиним ему страдания… Он будет страдать, проклинать… Но чем же мы виноваты, что мы любим друг друга?

      Сказавши это, Грохольский отскочил от Лизы, как ужаленный, и сел в кресло. Лиза спорхнула с его шеи и быстро, в мгновение ока, опустилась на кушетку.

      Оба они страшно покраснели, опустили глаза и закашляли.

      В гостиную вошел высокий широкоплечий малый, лет тридцати, в чиновничьем вицмундире. Он вошел незаметно. Только стук стула, за который он зацепился у двери, дал знать любовникам о его приходе и заставил их оглянуться. Это был муж.

      Оглянулись