Укрытие. Алексей Колесников

в поселок. Здесь Лёшик и жил теперь с престарелыми родителями. Работал сторожем при больнице сутки через трое, как водится.

      Лёшик посмотрел вдаль – на лес, выдохнул, выпил и закусил котлетой. Некоторое время молчал, потом налил еще и заговорил:

      – На фронте вспоминал поселок. И дело же не в том, что я его люблю. Нечего тут любить: разруха с девяностых, и все. А просто это детство, родина. Мне и сейчас снится поселок моего детства. Моя его версия, когда я панковал тут. Вон там, – он указал на стену разбомбленного магазина, – там тусовались. Сидели вечером с семечками и слушали музон на телефонах. Девочки были эмо, а мальчики панки.

      Лёшик выпил еще. Его мутные голубые глаза потускнели. Покраснела складка кожи у маленького, как пельмень, уха.

      Со школьных лет Иван мечтал покинуть Новоколоденск и обрести новую родину. А потом, может быть, когда-нибудь вернуться на пару дней и погулять, потосковать. Порассуждать вот так о родине детства.

      С недавних пор его мечта обрела конкретную точку на карте – неведомый, волшебный город Санкт-Петербург. Там жена, стоящая по утрам в планке, и сынок, умеющий настороженно улыбаться и аккуратно сопеть во сне.

      – Я отвечаю тебе: воевать никто не рвался. Просто кто-то должен был. Чего ждать? Когда пинками погонят? Пацаны вроде меня встали и пошли. Хорошо осуждать, когда у самого жопа в тепле и на душе спокойно. А потом нас стали проклинать со всех сторон. Модно стало дерьмом в нас швыряться. Мы разозлились на тех, кто дерьмом бросался. У них же самих руки не чище, а думают, что святые.

      Лёшик выпил, но уже половинку. Прикурив, он тяжело приподнялся. Нога с протезом совсем не слушалась. Он улыбался, как бы извиняясь за медлительность.

      Иван подумал, что ногу у Лёшика отняли какие-то метафизические силы не за участие в войне, а за то, что он покинул поселок. Плата такая за попытку побега.

      – Вот говорят, хотят нам, как в Москве, интернет вернуть и несколько каналов в телевизор добавить. Представляешь, какое это будет дерьмо? – Лёшик махнул рукой и пошел потихоньку. Бутылку он сунул в рукав широкой олимпийки.

      – Лёшик, – окликнул его Иван, – а ты в Москве был?

      – Был. Такой себе город. Ни жить не хочется, ни умереть.

      – А в Санкт-Петербурге?

      – На втором курсе ездил с девочкой одной. Лучший город на земле. Там, наверное, и не слышали про все наши несчастья. Про бунинцев, фёдоров… обстрелы, прилеты, дроны-хуены – про все это блядство. Как же это заебало! Блядь, дороги не было, так они еще сильнее разъебали сраными своими танками. Крышу надо перекрывать. Маме на кровать дождь капает, а шифера нет. Везти из города дорого. Собака начала сдыхать. Отвел к ветврачу, а он говорит: «Нихуя лекарств нет». И вообще нихуя у нас нет.

      Удаляясь, он сильнее ругался и все медленнее шел. Поговаривали, что он сам себе в ногу выстрелил и потерял сознание от боли.

3

      Веня немного младше. Друг Ивана с двухлетним стажем. (От нечего делать друг.) В поселок приехал из города с мамой и котом. Это было летом, еще до гражданской.