Всякие разные счастливые люди. Ольга Бойко

сидела у двери черного входа, пока не впустили. «Это Сперанца! – так представила мужу лопоухую собаку неизвестной породы тем вечером Зоэ. – Она принесёт нам удачу!»

      А еще они любили друг друга точно так же, как и в первый год их пряного знакомства. И удивлялись, будто чуду: разве такое возможно? Но на двенадцатом году совместной жизни бросили задавать вопросы – толку-то, любовь – она или есть, или её нет.

      Досадную неспособность воспроизвести новую жизнь Зоэ и Шавьер лечили при помощи секса, ведь это выходило у них абсолютно естественно. Сонное пробуждение, ажурная провокация, любовь на солёном пляже и шалости в общественных местах – любили много и с удовольствием, но дети всё равно не получались.

      Шавьер говорил, что у его жены самое красивое и сексуальное тело, хотя откуда ему было знать? Любил он её лет с шестнадцати и других голых женщин видел только в эротических фильмах, которые иногда смотрел в сети. Но уверен был, что повезло ему немыслимо и что таких красивых «аманте» не существует больше во всей Португалии и даже во всей Вселенной.

      И правда, Шавьер и Зоэ нравились друг другу. До дрожи в коленках, очень сильно. Во всяком случае, пожилая соседка, с которой приходилось делить каменный дом в Алгарве, стучала по ржавым трубам и грозила полицией всякий раз, когда молодые занимались безобразием. Любовь – и это она называла безобразием?

      Но парочка не обижалась. Наоборот, Зоэ, возвращаясь с рынка или из супермаркета, всегда заносила на первый этаж пакет черешен или букет из артишоков – бабулька любила фрукты. А Шавьер вообще говорил, мол, как жаль, наверняка и сеньора когда-то была цветастой, молодой и шумной, а потом её муж умер, и некому больше гладить морщины на ладонях и целовать пятнистые щеки.

      Они и правда жить не могли друг без друга: иногда даже за обедом Шавьер просил жену раздеться. Зоэ поднимала футболку и сверкала кофейного цвета сосками, на радость мужу и на радость мальчишкам, которые прятались в растрёпанных кустах жимолости у дома.

      Если бы Зоэ не ходила на работу, она точно все дни напролёт проводила бы в спальне. Во-первых, потому что любила мужа, а во-вторых, потому что очень надеялась забеременеть. Ей нравилось танцевать, устраивая стриптиз. Она медленно, как героиня из американского фильма, раздевалась и начинала двигаться перед зеркалом, в отражении которого угадывался силуэт сидящего на кровати мужа. В такт музыке гладила себя по смуглому животу, поворачивалась и так и этак, наклоняясь и поднимая ноги.

      Танцевальная композиция завершалась всегда одинаково: голая Зоэ приближалась к мужу, который сидел, затаив дыхание, и по выросшей до неприличных размеров ширинке на брюках становилось понятно, как сильно нравилось ему происходящее. Хотя какое может быть неприличие, когда мужчина и женщина так любят друг друга.

      Но работу бросить Зоэ не могла – во времена кризиса это было бы совсем некстати. Она работала в одном из пятизвездочных отелей Вале-до-Лобо: убирала номера богатых туристов, которых в рыжий посёлок приводила страсть к гольфу и естественная симпатия к доступности португальских красоток. Шавьер трудился разнорабочим и писал романы. И в самой глубине души надеялся на издание хотя бы одной рукописи, которых к тридцати его годам накопилось почти несколько. Но издательства молчали, ничем не подтверждая гениальность Шавьера Сильвы, но в которой, тем не менее, совершенно не сомневалась его жена.

      А как по-другому, ведь она его любила. Зоэ нравилось целовать одежду мужа, вдыхать его запах, не брезговала даже несвежими рубашками – такое безумство. Родная сестра её, увидев однажды, с каким удовольствием Зоэ нюхает мятые майки, покрутила пальцем у виска и сказала, что сестрица могла бы подыскать себе партнёра много достойнее, намекая на богатых туристов, которые только и делали, что пялились на симпатичную попу Зоэ Сильвы. И еще добавила, что от муженька её, гения, толку совсем никакого – даже ребёнка сделать не может. После того случая Зоэ не разговаривала с сестрой больше года, помирились женщины только на Пасху.

      Когда случались те несколько дней в месяц, которые перечёркивали надежду, Зоэ падала духом. Она грустила и ничего не хотела. Шавьер тогда бросал писанину и носился с женой, как с ребенком, ведь он её любил и всегда успокаивал, мол, да ну их, детей, только морока, тем более, у нас есть Сперанца, чем не ребенок. Зоэ, конечно же, успокаивалась и думала о том, что муж её – счастье и бесценный подарок, что бы там не говорили родственники.

      Ей наплевать было на деньги и на послушную сестру, пусть та и разъезжала на новом авто из лиссабонского салона и советовала всякие ненужности. Для того чтобы почувствовать абсолютное счастье, Зоэ не хватало лишь малости: запаха детской макушки. Того бесподобного аромата вишнёвой смолы, цветущего дрока и печенья, размоченного в молоке.

      Шавьер особенно любил, когда жена ходила по дому без нижнего белья, в легкомысленном платье, к примеру. Тогда он мог ласкать Зоэ, когда ему вздумается, и порой желание это оказывалось сильнее его страсти молотить по клавиатуре.

      И о чудо – Зоэ забеременела. Шавьер, конечно же, обрадовался до неба: