Липица. Сказки и были русской истории. Григорий Саркисов

      В серых тучах черный ворон летал,

      Беду да смерть накликал.

      Да и вышли на бой князья русские,

      Братья родные, Всеволодовичи,

      И смоленцы-князья, и новогородцы,

      И из Мурома, и тверские,

      Славны витязи, добры молодцы.

      Полегли в сече страшной многие

      Богатырские мужи великие, —

      Добрыня Злат Пояс, Юрята,

      Нефедий Дикун, Ратибор,

      Да Иванка Попович, и Нестор,

      И иные ратники доблие.

      А как село солнце кровавое,

      Да накрыла тьма землю Русскую,

      Песню смерти запели ветры,

      По степи по сырой погуливая,

      Черный ворон на пир прилетал,

      Ясны очи героям выклевывал…

      * * *

      На Руси святой и правой, где Владимир златоглавый

      В Клязьму все не наглядится, правил твердою десницей

      Всеволод Гнездо Большое.

      И при нем дышали чуть буйный половец и чудь,

      Человек и дикий зверь, Новгород, Ростов и Тверь,

      Кострома и Городец, Суздаль, Дмитров, и Елец.

      Володел рукой железной князь угрюмый, нелюбезный,

      Не задерживал с расправой, да на всех имел управу,

      Успевал во всем, везде, – всю страну держал в узде!

      Но всему приходит срок. Князя боль кольнула в бок,

      В сердце зуд, ни встать, ни сесть (и у князя сердце есть!).

      Смерть почуяв, князь скорей созывает сыновей.

      Княжичи к нему явились, тихо в горнице столпились,

      Ждут, каков отца приказ. – Вот мой княжеский указ:

      Отдаю свое я царство, все большое государство,

      Все уделы и наделы, все мое большое дело —

      В руки меньшего сынка. Пусть поцарствует пока!

      Меньшим сыном Юрий был. Очень князь его любил.

      И пред тем, как помереть, он задумал посмотреть,

      Вышел ли из сына толк, вырос ль из волчонка – волк?

      – Будешь Суздалем владеть, во Владимире сидеть, —

      Княже Юрию велит. – Ох, опять в боку болит!..

      – Все исполню, как прикажешь, не исполню – так накажешь! —

      Юрий тихо отвечает, к отчей длани припадает,

      Перстень княжеский лобзает, и с почтеньем уползает.

      Не показывая вида, что его взяла обида,

      Бьет поклоны старший сын, князь Ростовский Константин:

      – Вы, отец мой, не забыли, что всегда князьями были

      Только старшие сыны? Или ждать теперь войны?..

      Князь великий осерчал, ножкой топнул, и вскричал:

      – Поперек отца пошел?! Али ум за ум зашел?!

      Будешь княжить ты в Ростове! Все! И кончено! Пошел!..

      Тут священника позвали, князя миром причащали,

      И, едва перекрестившись, княже в Бозе отошел.

      После тризны, сразу, враз, не подняв горящих глаз,

      Братья молча разошлись. Но потом в бою сошлись.

      Царство, вишь, не поделили, распалились, разожглись!

      Так и вспыхнула она, – межусобная война…

      * * *

      Константин, кипящий взором, не желал терпеть позора.

      Не теряя даром дня, сел на белого коня,

      Да в Ростов в слезах уехал, – мол, обидели меня!

      В тот же час летят гонцы во все русские концы, —

      И в Смоленск, и в Новый Город, и в деревню Бубенцы:

      – Константин в Ростове ждет всех, кто Русь своей зовет,

      Помнит кто обычай предков, храбрым витязем слывет!..

      День прошел, – и вот уж скачут, воинством окружены,

      Все союзники Ростова, что с войной обручены,

      И у каждого, конечно, есть причина для войны.

      На совет в Ростов пришли князи северной земли,

      Новогородский Мстислав, Ивор, Тревор, Изяслав,

      Ростиславичи-рубаки да пскопские забияки,

      И смоленские князья, – без смоленских же нельзя!

      Целый русский княжий мир собрался в Ростов на пир.

      Вот расселись на овчины, пьют меды, толкуют чинно.

      Входит Константин. Насуплен. Перстень крутит. Зло глядит.

      Лик суров и взор исступлен, – сразу видно, что сердит:

      – Гой вы, витязи честные, вам поклон, что собрались!

      От своих градов и весей, – хорошо ли добрались?

      Я позвал вас для совета, – быть войне или не быть?

      Юрия сживем со свету, иль дадим ему нас сжить?

      Лестью,