Футбол 1860 года. Кэндзабуро Оэ

звук, вспугнувший голубя, но в комнату не проник, и поэтому все происходящее снаружи казалось не связанным между собой) и, промелькнув в двадцати сантиметрах от меня черным пятном, как на карточке психологического теста, скрылся. Я отшатнулся, словно от удара. Неожиданно резкое движение явно встревожило жену, все еще державшую стакан с виски, и молодых людей, смотревших телевизор. Пришлось сглаживать неловкость:

      – Как сильно опаздывает самолет – буря, видно, ужасная, правда?

      – Кто знает, какая буря.

      – Самолет, наверное, кидает из стороны в сторону, и брату очень страшно. Он ведь до ужаса боится физических страданий, а тем более гибели в авиационной катастрофе.

      – Смерть при авиационной катастрофе мгновенна, так что физических страданий не испытаешь.

      – Така ничего не боится, – вмешался в наш разговор Хосио с очень серьезным, сосредоточенным видом. Я заинтересовался – это были первые за весь день слова, которые он произнес, не считая приветствия.

      – Така боится. Он принадлежит к людям, которые живут в вечном страхе. Это было, правда, еще в детстве. Он как-то поранил палец, и показалась крохотная капелька крови – сотая миллиграмма, но его вырвало, и он потерял сознание.

      Кровь появилась из ранки, когда я тихонько ткнул его острием ножа в средний палец правой руки. Брат похвалялся, что ему, мол, нипочем, если даже располосуют всю ладонь. Тогда я и решил припугнуть его. Он всегда утверждал, что не боится никакого насилия, никакого физического страдания и даже смерти, а я постоянно с ним спорил – это была своего рода игра. Брат же, забывая, что его можно проучить, страстно желал, хотя бы в игре, испытать себя.

      – Из малюсенького пореза на кончике пальца вытекла капелька крови и застыла шариком величиной с глаз малька угря. И когда мы вдвоем смотрели на кровь, брата вдруг вырвало, и он потерял сознание, – рассказывал я подробности, которые должны были насмешить самоотверженную «гвардию» брата.

      – Така не боится! Я сам видел, каким смелым был Така на июньской демонстрации. Така совсем не боялся.

      Меня даже удивило, как примитивно и в то же время упорно он возражает. Жена тоже слушала, не сводя с него глаз. И я по-новому взглянул на юношу, который, выпрямившись, сидел на кровати и смотрел на меня. Внешне он был похож, если можно так сказать, на молодого крестьянина, недавно ушедшего из деревни.

      Крупные черты лица, каждая в отдельности не безобразна, но, взятые вместе, удивительно непропорциональны, словно плохо подогнаны одна к другой, и поэтому его угрюмое лицо, точно прикрытое прозрачной сеткой, выглядит комично. И это типичное для крестьянских детей ничем не пробиваемое упорство. Парень в шерстяной полосатой куртке неопределенного цвета, вроде вялой зелени, изрядно помятой и потерявшей форму, – он похож в ней на огромную дохлую кошку.

      – Така хотел стать жестоким человеком, для которого ничего не стоит совершить насилие, но дальше мелкого хулиганства