Несерьезная книга об опухоли. Кирилл Волков

ю). Такое впечатление, что все они сумели выжить, находясь в центре Чернобыля, – они пережили онкологию. Уж лучше просто назвать: «Рак. Я выжил, но вы, скорее всего, умрете». Вообще установка на «выжить», а не «жить» очень характерна для таких книг. Даже у моей любимой Луизы Хей она есть, хотя и в меньшей степени. Нет ее только, по-моему, у Мирзакарима Норбекова в замечательной «Опыт дурака, или Ключ к прозрению» – воздушной, остроумной, ироничной книге. Правда, она вообще не об онкологии, но очень мне помогла. Я и сам думал называть книгу как-нибудь так: «Выжить с опухолью – Жить с опухолью – Жить без опухоли» (если все будет хорошо), но потом подумал: «Какое, к черту, «выжить»? Это звучит громко. Просто я живу – и все. И никаких гвоздей».

      Помню, моя подруга Аля прибежала как-то в бар, где мы пили пиво, и сказала: «У нас на экзаменах спрашивали: «Какая самая смертоносная болезнь?». Мы, отставив пиво, сказали в один голос: «Рак!». А Аля: «Ни фига, сердечный приступ!». Действительно, рак – самая мифологизированная болезнь.

      Про нее никто (или почти никто) ничего не знает, поэтому все боятся – на всякий случай. Как вы думаете, сколько процентов онкобольных излечимы? 30 %? 40 %? Кто больше? А 50 % не хотите? Страх делает свое разрушительное дело, превращая тревогу в мысленную установку на обреченность, на то, что ты ничего не в силах изменить… Именно она в большинстве своем и приводит к смерти.

      Когда мне сказали, что у меня неоперабельная опухоль мозга, я не спал три недели. Смотрел на всех расширенными от ужаса зрачками, чувствовал наступающий паралич правой части лица («паралич», кстати, еще одно слово, которое действует гипнотически!), читал тысячи книг, повторял аффирмации, изучал буддийские медитации, делал зарядку для йогов, молился, пытался наладить диалог с опухолью, пил травы, делал китайские упражнения. И боялся, боялся, боялся. Это был жуткий страх. Как будто что-то темное, как ночь, и неимоверно тяжелое накатилось на меня, придавило, холодной рукой вывернуло все внутренности наизнанку. Мне нужен был кто-нибудь, кто сказал бы мне: «Ты не умрешь!», протянул бы руку, объяснил, что это не приговор, что люди с этим живут, вылечиваются. А вместо этого я слушал совершенно не то.

      ЗАПОМНИТЕ ИНСТРУКЦИЮ, КАК УСУГУБИТЬ ДЕПРЕССИЮ

      Если вы хотите напугать и без того испуганного человека, скажите ему: «Держись!»

      Если хотите, чтобы он запаниковал, скажите: «Я верю, что все будет хорошо».

      Если желаете, чтобы депрессия перешла в бесконтрольный страх, говорите: «Есть надежда» или «Дай тебе бог!»

      Повторяйте эти фразы ежедневно, и вас удивят результаты: поседевшие волосы, худоба, испуганные глаза, неверие ни во что. И это только начало! Оцените эксклюзивную фразу: «Держись, все будет хорошо», и для закрепления эффекта положите руку человеку на плечо. Можно еще добавить дурацкую фразу «Не переживай!»

      Мне говорили: «Я верю, что надежда есть. Держись! Дай тебе бог», – то есть надежда только на бога, ты-то сам ничего не можешь сделать, так что держись. За что держаться? Во время шторма понятно за что, а здесь? Как я ненавидел эти «Держись!». Они меня заживо хоронили, рыли могилу из этих «Держись!». Не удивлюсь, если на надгробной плите будет надпись «Держись!». Дескать, мы знаем, что тебе там не очень, но ты уж постарайся как-нибудь…

      Страх – очень специфическая вещь: человек верит не в то, что реально, а что реально именно для него, что живет в его воображении. Я очень люблю пример, который приводит в своих «Не-мемуарах» Юрий Лотман. Во время Второй мировой он брал юнцов под самый мощный обстрел, чтобы они научились не бояться. «Страх, – пишет Лотман, – рождается не объективными условиями (величиной опасности), а нашим к ним отношением. (Кстати, это прекрасно демонстрируют фильмы ужасов. Если дешевые фильмы порождают страх зрителя чудовищными кадрами, то Хичкок блестяще показал, что любой предмет, бытовой и безопасный, можно снять так, что зритель окажется на краю инфаркта от ужаса.)»

      Болезнь – та же война. Были на войне люди счастливыми? Еще как! Были веселыми? Да. Сколько анекдотов пошло оттуда! Смехом прогоняли смерть. Но нам кажется, что война – это беспробудный мрак. Нет, на самом деле это сдвинутая норма, в которой есть счастье и несчастье, жизнь и смерть, новая система координат (вообще, чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что добро и зло – самые относительные понятия: то, что для дикаря добро, для европейца зло, и наоборот). Подумайте, почему декабристы, вернувшиеся из Сибири, выглядели, по свидетельству Льва Толстого, моложе, чем те, кто их сажал? Бодрые, веселые, счастливые, полные энергии. Сибирь не разрушила, а лишь укрепила их. Если не верите Толстому, посмотрите на Михаила Ходорковского: он сейчас выглядит моложе, чем 10 лет назад, когда его арестовали. Значит, счастье относительно и задается привычкой («привычка свыше нам дана» и т. д.).

      Ну, обнаружили у вас онкологию, и что делать? Да жить, как жили – хотя вы слабый, ездите на химиотерапию или, как я, почти не можете говорить. Но жизнь-то продолжается, поймите! Не существование, а жизнь – с ее Парижами и Нью-Йорками, безумными путешествиями и воспоминаниями, с пивом и друзьями, сумасшедшей музыкой, листопадом и росой, боевиками и эротическими снами, блеском солнца в лужах и встречами с замечательными людьми… Жалко, что