Сонеты. Адам Мицкевич

взоре,

      И твои ланиты ярко разгорелись,

      Словно розы утра при златой Авроре.

      Ты запела… Голос в душу мне проникнул,

      Вспомнил я: не к раю ль бог меня сподобил?

      Мнилось: ангел божий эту душу кликнул

      И с небесной башни час спасенья пробил.

      Милая! Признайся!.. Бед я не умножу:

      Если взглядом, словом сон твой потревожу,

      То хотя бы жребий нас и разлучил –

      Пусть я буду изгнан и убит судьбою,

      Люди пусть другого обручат с тобою –

      Бог твою б мне только душу заручил!

2

      С собой говорю я, с другими немею,

      Вдруг к сердцу вся кровь приливает моя,

      В глазах моих искры мелькают, бледнею;

      Иные с вопросом: не болен ли я?

      Те шепчут: вполне ли рассудком владею?

      Весь день так я мучусь. Вот время спанья!

      Авось хоть минутку украсть я успею

      У мук моих после несносного дня!

      Нет! Сон благодатный страдальцу неведом;

      Мне сердце бьет в голову огненным бредом,

      Вскочивши, я фразы слагаю, твержу:

      Вот то-то и это злодейке скажу!

      Но только увижу тебя – и ни слова!

      А там вновь горю я, и мучусь я снова,

3

      Ты ходишь так просто, в блестящую фразу

      Ты слов не слагаешь, со всеми скромна,

      А рады все быть к тебе ближе – и сразу

      В одежде пастушки царица видна.

      Вчера были песни и говор, был праздник,

      Звучали твоих там подруг имена;

      Тот гимны им пел, тот острился, проказник, –

      Вошла ты – настала сейчас тишина.

      Так в пирном разгаре смолкает вдруг зала,

      Где к хору недавно взывал запевало

      И бурно всё шло в плясовом колесе.

      Вот – тишь водворилась: что б значило это?

      «То ангел промчался», – был отзыв поэта.

      Все гости почтили; узнали – не все.

      Свидание в роще

      «Ты ль это? Так поздно!» – «Что ж делать?

      В ночную

      Мне пору досталось в лесу поблуждать;

      А ты – всё ждала меня? Я торжествую…»

      – «Злой друг мой! Могла ли тебя я не ждать?»

      «Дай ручки свои мне! Я их расцелую.

      Дрожишь? Отчего?» – «Я готова бежать,

      Чуть в роще шум листьев, крик птицы почую, –

      Мы, верно, преступны: зачем бы дрожать?..»

      «Преступны?.. Взгляни мне в глаза! О, напрасна

      Боязнь. Преступленье не смотрит так ясно.

      Иль то, что мы вместе, считать нам виной?

      Однако ж так чужды мы близости тесной –

      Так чужды, как будто б, мой ангел земной,

      Ты всё для меня только ангел небесный».

5

      Ханжа нас бранит, а шалун в легкокрылом

      Разгуле глумится, что двое в стенах –

      Ты с юностью нежною, я с моим пылом –

      Сидим мы: я в думах, ты в горьких слезах,

      Я бьюсь с искушеньем, хоть бой не по силам,

      Тебя же пугает бряцанье в цепях,

      Которыми рок приковал нас к могилам:

      Как знать тут, что деется в наших сердцах?

      Что ж это? Удел наслажденья иль муки?

      Приникнув к устам твоим, сжав твои руки,

      Могу ли удел свой я мукой назвать?

      Когда ж нам приходится тяжко рыдать

      В минуту свиданья пред веком разлуки –

      «Вот, вот наслажденье!» – могу ль я сказать?

      Утро и вечер

      Солнце на восходе гонит ночь-смуглянку,

      А к закату месяц клонится унылый.

      Роза, солнце видя, встала на приманку,

      Под росой фиалка гнет свой стебель хилый.

      Под окном Лауры я присел на планку,

      А она, лаская локон свой, спросила:

      «Отчего так все вы грустны спозаранку –

      Месяц, и фиалка, да и ты, мой милый?»

      Вечером явился я в картине новой:

      Месяц возвращался бодрый, весь багровый,

      Освежась, фиалка стебель поднимала,

      Веселей, чем прежде, милая стояла

      У окна того же, – я ж предстал Лауре

      И присел, как утром, так же