Пойма. Курск в преддверии нашествия. Екатерина Блынская

были в библиотеке, а потому, что описываемые в них события ложились ровно на соседние области, на те области, откуда пришли предки Никиты в том самом XVII веке, при гетмане Мазепе.

      А ещё кругом пахли и колосились те самые степи, по которым растерял Игорь свой легендарный полк в походе на половцев. Рядом лежал врастяжку, кинув змеиные холмистые дороги вдоль Сейма? городок Рыльск. А чуть ниже по течению, на украинской земле, Путивль, сейчас уже затрапезный городишко, но имеющий для каждого русского звонкую память.

      Чуть только не хватало Никитиной войне звона мечей о червленые щиты, летящих над копьями бунчуков, романтической красоты, трещащих крылатых гусар Речи Посполитой, цапельных перьев на шляпах шляхтичей, обложенных серебром люлек козацких. Он вырос и так же мечтал перерыскивать поля и балки, защищать слабых и творить праведный суд над всякими хулиганами, надеясь, что у него тоже будет своя война.

      В основном, то, что он читал в сельской библиотеке, были книги исторических приключений. Беллетристика.

      И теперь хохлы присягнули ляхам, кровным врагам русских.

      Мало ли что не укладывалось в голове Никиты? Не укладывалось многое.

      Например, он не заметил, как прошло почти двадцать лет его служению Отечеству. Как он уже имеет высшее офицерское звание и где только не побывал. И был вызван на эту операцию из Африки, как на нечто эпохальное.

      И холодные месяцы он провел в обыкновенной солдатской недоле. В холоде, в тревоге, в непонимании. Ничего не было ясно.

      Они вошли в страну, где их ждали с оружием, чистосердечно думая, что перед ними упадут любые твердыни. Да и какие твердыни у хохлов?

      С самого начала спецоперации он слишком много говорил и спрашивал.

      За это Никиту послали в Мариуполь. Возможно, чтобы он не говорил о том, что эта война ещё не осознала, что она война. Что ещё только избранные знают, что и как делать с вооруженной до зубов, вы-ученной Западом украинской армией.

      А его ребята, в плохо пошитой форме, с нищенскими брониками, которые они сами усиливали бог весть чем, частично одетые, как ополченцы наполеоновского времени, могли сыграть только славой предков. Кроме славы предков и «засапожного ножа» у них мало что было для исполнения приказов. И эти львы гибли у него на глазах сотнями.

      От обиды у Никиты темнело в глазах, но это была обида верховая, стелющаяся. И самое страшное было то, что если он и сумел сжиться с фатальной несправедливостью войны, привыкнуть к ней, пока она не пожрала детей своих, то здесь и сейчас, оказавшись лицом к лицу с бюрократическим аппаратом, с молчанием верхов и немощью низов, столбенел и немел.

      Неожиданно душевная боль была перебита физической. Он вывозил из разрушенного Мариуполя человека, как ему казалось, родного, его односельчанина Серёгу Берёзова, встреченного во врагах. Они оказались вместе, в одном подъезде, по ним работал украинский снайпер, считая, что Серёга сдался в плен, чтобы спастись. Он совсем недавно ушёл добровольцем из Сум, в один день решив это. И