В тарантасе. Николай Лесков

лесом, час был осьмой, в начале. Купец проснулся, зевнул и, перекрестив рот, сказал со вздохом:

      – Видно, уж не рано.

      Гвоздиков тоже проснулся, протер глаза и сказал:

      – Ась?

      – Не рано, мол, говорю, видно, – повторил ему купец.

      – Неравна рана, Семен Андреевич, иная рана бывает с полбарана.

      – Бреши, – отозвался купец, опять зевнул и опять перекрестил рот.

      – Чего брехать? Брешет брох о четырех ног. А желтоглазый-то мой! – обратился он вдруг к товарищу. – Ишь, ишь, – продолжал он, указывая мне на него пальцем. – Клюет у него, клюет. А, а! Смотрите, ишь!

      Желтоглазый, качаясь с боку на бок, действительно точно прицеливался и вдруг клюнул в самые колени к купцу, который сидел против него.

      Гвоздиков так и покатился.

      Желтоглазый, ударившись носом, проснулся, поднял шапку и надел ее на голову.

      – Окунь что ли? – спросил надрывающийся со смеха Гвоздиков.

      – Окунь, – отвечал молодец недовольным голосом и опять начал клевать.

      – Ишь, собака, опять спит! Это ему все с древлего благочестия так приваливает, – сказал Гвоздиков и схватил его за нос. – Я вот тебе нос-то оторву, в моленную и не пустят, скажут, закон, видно, нарушил.

      – Полно дурачиться, – отвечал терпеливый сорокалетний молодец. – Чай, не махонький ты!

      – Полно, дура молошная! – отозвался приказчик. – Постойка-сь, – прибавил он, обратясь к ямщику.

      Все проснулись. Тарантас остановился середb дороги. Первый полез вон приказчик, за ним купец и все другие, даже и ямщик соскочил… Потом опять поехали.

      Едем. Спать уж не хочется, а только позевывается.

      – Купцы! – раздается с козел.

      – Асиньки? – говорит Гвоздиков.

      – Вот то самое место, где я приятеля-то побасловил. А вон видать и селение, вон, вон, – продолжал ямщик, указывая кнутовищем в сторону. – А тут вот за горкой, насупротив самого села на большаке будет «питейный», сладкую и всякую держат, и пива вчера бочку, Гришка баил, привезли.

      Он немножко помолчал и потом прибавил:

      – А то проезжающие тож как-то пили да попотчевали, так кислое было такое, теперь вот свежего привезли с пивоварни.

      – А ты пьешь? – спрашивает купец.

      – Теперь не пью, а как поднесут, так выпью.

      – А часто подносят?

      – Купцы подносят.

      – А господа?

      – И господа, бывает, подносят. Только реже. Из молодых так ничего, подносят.

      Перевалили пригорок. Под взволок ямщик пустил тройку шибко и за четверть версты не доезжая кабака спросил:

      – Не останавливаться што ль?

      – Попотчуете, Семен Андреевич? – спросил Гвоздиков.

      – А, бес! Ну, ладно.

      – Так стой, слышишь, у кабака!

      – Хорошо.

      Ямщик разом осадил тройку у самых дверей откупного заведения, так что коренная замотала головой и, упершись передними ногами, два раза потянула вожжи, а потом скосоротилась, зевнула, показав свои желтые зубы с черными пятнами, и встряхнулась.

      – Будь здоров, – сказал ямщик и, обойдя тройку, покачал без всякой нужды запряг. Мы опять постояли у плетня, Гвоздиков бросил желтоглазому куда-то горсть пыли, тот назвал его дураком, а приказчик молошной дурой.

      Вошли в «заведение». Декорация известная. Стойка. Полки со штофами, полуштофами и шкаликами, бочка с медным краном, заспанный целовальник, нечесаная девочка лет десяти, а в дверях у перегородки женщина с ребенком на руках и с подбитым глазом.

      – Пива што ли? а? – спросил Семен Андреевич.

      – Что пиво? дрянь. Утром не годится кишки полоскать, – отвечал Гвоздиков.

      – Ну чего же? Что там у тебя есть? – спросил он, обращаясь к целовальнику.

      Тот обернулся полуоборотом к полкам и, глядя на них, заговорил:

      – Тминная, полынная, сладкая, французская, ликер, бальзан.

      – Давай бальзану!

      – Сколько?

      – Давай на всех.

      – Давай полшкипера! – потребовал Гвоздиков.

      Целовальник снял полштоф, тряхнул его, взглянул на свет и, поставив на стойку, крикнул:

      – Аниска!

      Девочка подскочила к отцу.

      – Где гвоздь?

      – Я не знаю-с, – пропищал ребенок.

      – Не знаешь? Погоди ты! Я вот тебе ужо волосенки-то оборву. Ищи скорее, постреленок! Девочка засуетилась.

      – Вот, на гвоздь, Митрий Егорыч! – сказала жена, протягивая целовальнику обваленный в свечном сале двутесный гвоздь.

      – Небось, сама вчера с сестренкой затащила, – продолжал целовальник, обращаясь к дочери. – Дай срок, я те уши-то оболтаю.

      Девочка шмыгнула за перегородку к матери. Целовальник вытащил запечатанную бумажную затычку из полуштофа, обтер