Государь. Алексей Кулаков

такое терпит?!

      Катнув желваки, царевич Иван как самый нечувствительный по части эмпатии (хотя и его порядком пробирало) негромко напомнил:

      – Брат что говорил?! Взяли и закрылись наглухо, или прямо сейчас к батюшке пойду и уговорю его, чтобы неслухов обратно в дворец отправили!!!

      Пока зеленоглазая брюнетка непонимающе хлопала пушистыми ресничками, Федор, Евдокия и Домна спешно воздвигли в разумах дополнительные барьеры, отгораживаясь от буйства эмоций собравшихся за стеной москвичей. Безобидных по-одиночке, и терпимых в небольшой толпе – но когда многотысячное собрание людей думает и чувствует в унисон… Это уже скорее не толпа, а могучий зверь, способный лишь на простые чувства. Простые, но притом невероятно сильные и яркие, легко способные свести с ума отдельные слабые частицы могучей общности! А уж если кто-то с самого детства оттачивал свою чувствительность к малейшим движениям человеческой души, и достиг в этом деле немалых успехов…

      – Ежели кто почувствует, что вот-вот сомлеет, тут же говорите. Понятно?

      Оглядев неразумных младших (в число коих попала и Дивеева), царевич Иоанн уселся на свое место и приготовился бдить – в кои-то веки тихо радуясь тому, что в эмпатии он всего лишь крепкий середнячок и посему сможет присмотреть за родными и близкими. Вскоре на стену поднялся батюшка, оставивший свиту в небольшом отдалении: сев на покрытый бархатом стул, он смежил веки и под колокольный благовест зашептал молитву-обращение к Богородице. Но вот в последний раз прозвенели колокола – и людское море постепенно затихло и успокоилось, заметив, как из раскрывшихся ворот Николькой башни вышла одинокая фигура с посохом. Пока она шагала к помосту, бдящий Иоанн Иоанович услышал жалобный скрип дерева и тут же встрепенулся, окинув все креслица быстрым взором. И тут же отвернул лицо: это отец так сильно сжал подлокотник, что тот потихоньку отрывался от своего основания…

      – Народ мой… Люд православный, москвичи и гости столицы!

      Взойдя на возвышение, Дмитрий остановился недалеко от края. Постоял так с полминуты, а затем медленно стянул с лица узкую тряпицу, скрывавшую страшные бельма его слепых глаз. После недолгого молчания по морю людских голов пошли многоголосые волны тихих стонов и сдавленных восклицаний – а слепец на том не остановился, сняв и Золотую шапку. При виде короткой седины стенания стали громче, стали доноситься выкрики и что-то невнятное, но явно несущее угрозу врагам любимого государя-наследника… Однако могучий зверь разом присмирел, стоило ему увидеть вздетую вверх руку.

      – Я провинился перед вами! Проявил слабость, подвел батюшку и семью… А посему – народ мой!

      Одним коротким движением воткнув-утвердив посох на помосте, государь Московский и Великий князь Литовский плавно опустился на колени и склонил голову:

      – Прошу: прими покаяние мое…

      Глава 4

      Укрытый бархатистым покрывалом ночи, под присмотром полноликой красавицы-луны – мирно дремал и видел яркие сны славный город Вильно. И делал бы это и дальше,