Катька и Быз. Александр Алпачев

ыкновенное внутри. Глубоко внутри. И, к несчастью, не доброе. Какое-то хищное, что ли. Но она этого никому не показывала. Нарождающимся женским чутьём понимала, что не будет она этим нравиться другим. Поэтому опускала глаза и изображала смиренность и кротость по всяким поводам. Кто ее этому учил, откуда она знала, что это надо скрывать и никому не показывать? Всю свою злость и ярость, клокотавшую внутри, надо сдерживать и ни лицом, ни словом не проявлять для других. Только отец, казалось, не внимательный к дочерям, нет-нет изредка подмечал в младшенькой то ли равнодушие какое, то ли невнимательность к родителям, да и к старшим сестрам, то ли простую холодность и отрешенность. И в этом винил себя, да и Марфу свою, мать трех дочерей его. Не доглядели, недовоспитали. Некогда было. Колхоз, работа от зари до вечерней зари за баранкой «Газона», Марфа – на ферме, затем на мельнице муку молоть. Так до пенсии и дотянули. А дочерей поднять-то и не успели. И продолжали на пенсии работать как-будто и не наступала эта самая пенсия…

      В деревенской восьмилетке мальчишки стороной стали обходить её после одного случая, который случился с Гришуней Коробаном. Пацаны вздёргивали юбки девчонкам и пускались бежать или на ходу щупали зазевавшихся за грудь и тоже давали дёру. Все девки как девки – хохотнут, улыбнутся, поправят фартуки, одёрнут платья и ждут другого раза. Катька же догнала однажды чернявого Гришутку, повалила, уселась верхом и стала бить кулаками.

      – Уйди! Дура! Это не я! – Пытался откреститься Гришутка.

      И закрывался руками. Защищал лицо, куда сыпались удары маленьких, но крепких кулаков.

      А Катька не успокаивалась, а лишь свирепела ещё больше. И била, била, била. Уже измазавшись кровью от выбитых зубов и расквашенного носа Гришки, не могла остановиться и не переставала орудовать своими ручонками.

      Била, да метила в глаза. Попадала и пристанывала, как от удовольствия. Гришутка пытался сопротивляться, вертелся вначале, а потом раскинул руки и затих – сознание потерял. Мальчишки стояли, открыв рты, и боялись подойти к дерущимся. Затем начали свистеть и кричать, зовя кого-нибудь на помощь. Катьку еле оттащили подбежавшие взрослые дядя Лёша Педов и тетя Вера Коробанова. Отбросили в сторону как вцепившуюся собаку. А Катька отлетела, ударилась о землю, да опять кинулась, словно маленький бульдог. Только крепкая рука тетки Веры охладила её пощёчиной. И полетела Катька снова на землю. Только так и опомнилась и заревела, с подвыванием, словно били её и больно только ей. У неё упала с глаз какая-то белая пелена, и ей стало страшно от того, что наделала.

      Избила мальчишку до полусмерти и догадывалась, что ей это просто так не спустят. Поэтому начала рыдать в голос и не останавливалась. А Гришку на руках дядя Лёша понёс на лавку к Виктору объездчику, рядом с домом которого драка и случилась. Побежал за ведром во двор объездчику, а деревенская колонка с водой – на улице рядом. Вот она! Объёздчика в деревне все звали Витой. Глуховат он был с рожденья. Не слышал он криков и свиста никакого, что устроили пацаны во время своры Катьки и Гришутки. Холодной водой из ведра окатили Гришутку, а он открыл глаза, непонимающим взглядом окинул тетку Веру и дядьку Лёшу и снова закрыл глаза. Взрослые всполошились и снова сбрызнули водой лицо Гришки. А он снова открыл глаза и поморщился. А как поморщился – ещё сильнее скривился от боли разбитого лица. Не понимал, где он и что с ним. А как вспомнил – заревел и пытался встать и пойти до дому. Тётка Вера его чистой тряпкой, смоченной в холодной воде из ведра, протёрла лицо, да и отпустила домой. А Вита, уже стоявший рядом, чесал затылок и только кивал головой в сторону, да кряхтел. Закурили они на двоих с дядей Лёшей и разговор вели с теткой Верой. Все втроём поглядывали, оборачиваясь через плечи, на успокоившуюся Катьку. А Катька встала, отряхнулась и, ни на кого не глядя, пошла домой.