Воспоминания. От крепостного права до большевиков. Николай Егорович Врангель

красавчик! – качая головой, говорила няня. – Ты бы хоть Бога побоялся, срамник. Опять доведешь детей до слез.

      – Да что ты, няня! Я только посмотреть на зверьков.

      – Знаю тебя, голубчика! Не впервые, слава Богу, вижу.

      Миша нас целовал, дарил нам игрушки, обучал фронту, учил разным куплетам, за которые потом нас наказывали, давил нам нос, подбрасывал до потолка, крутил за ноги и дразнил… И чем больше мы выходили из себя, тем громче хохотал… Забава, начинавшаяся весельем, обыкновенно кончалась слезами. Тогда Миша называл нас «ревами и плаксами» и уходил играть на рояле или садился в сани и на своем лихом рысаке ехал искать новых развлечений.

      Первый хмель

      Однажды Мише удалось отправить няню к дворецкому, и в ее отсутствие он нас «накатил» шампанским, да чуть ли не допьяна. Мы пели, плясали, шатались, а Миша, глядя на нас, помирал со смеху. Няня, увидев нас в таком состоянии, окаменела, но, узнав, в чем дело, рассердилась не на шутку; Мишу вытолкала из детской и, пылая гневом, пошла на него жаловаться «самому» отцу. На такое важное предприятие она, кажется, одна в доме была способна. Должен сказать, что она одна ничуть отца не боялась и не только ему не потворствовала, а при случае говорила матушку-правду без всяких обиняков.

      Досталось ли Мишеньке от отца – я не знаю, даже знаю, что нет. Я слышал, как няня, думая, что меня в комнате нет (видеть меня она не могла, так как я находился под диваном, где в лесу искал грибы), рассказывала Вере, что ходила жаловаться.

      – Как ты, няня, решилась такими пустяками беспокоить отца?спросила сестра.

      – Для тебя, матушка, все пустяки, – сказала няня.

      – Что же папенька?

      – Рассмеялся, вот что.

      Слава Богу, подумал я.

      Но так просто это для нас не сошло. Утром нас обыкновенно водили к отцу пожелать доброго утра. С замиранием сердца мы чинно входили в кабинет; я шаркал ножкой, Зайка, конфузясь, делала кникс, а отец, не отрываясь от занятий, протягивал для поцелуя руку. Раз даже вздохнул и погладил по волосам. Потом мы чинно выходили и, попав в другую комнату, со всех ног бросались в детскую, где няня всегда спрашивала: «Ну, как?» – и, узнав, что все благополучно, неизменно говорила: «Папенька у вас добрый и вас любит, и вы должны его любить и почитать».

      На другой день после учиненного дебоша, когда мы вошли к отцу, он грозно насупился и отдернул руку:

      – Я пьяницам руки целовать не дам. Как вы, скверные дети, себя ведете? Вот я вас сейчас высеку. Няня, принеси розог.

      – Так я их и дам, – сердито сказала няня. – Вы бы лучше высекли свое сокровище – Мишеньку.

      – Что? – грозно крикнул отец. – Да ты, старая, с ума, что ли, сошла!

      Но няня ничуть не смутилась:

      – Мишенька один виноват.

      – Молчать, неси розги! – крикнул отец.

      Но няня не двигалась.

      – Не слышала?

      – Пальцем тронуть не дам, – спокойно сказала няня. – Мне их поручила покойная, я за них ответственна перед Богом.

      – Ну,