Хитрый скиф. Алексей Филиппов

озведёт храм, какого не видела ещё ойкумена. Я – тот человек! Я – из рода Эрхетея, предок мой строил Гекатомпедон. Я умею возводить храмы лучше всех! Сам Апполон благоволит мне! Мне знакомы все скульпторы Афин! Я…

      Солнце, поднимаясь на самый верх бледного неба, нещадно палило и раскаляло безжалостным жаром: камни, поникшую от летнего зноя листву, порыжевшую траву, мраморные скамьи, на коих сидели знатные люди Афин. Людям тоже крепко доставалось от палящих лучей еле-еле катившегося по небу светила. Никого не обошла чаша сия. Солнце посылает свой жар на всех одинаково: на знатных и незнатных, злых и добрых, на справедливых и жуликов. Оратор на камне то и дело вытирал со лба пот, но это никак не мешало его пламенной речи. Сегодня граждане Афин сами выбирали подрядчика для строительства храма Диониса. Желающие взяться за это дело один за другим забирались на высокий камень и громко хвалили себя. А делать это, ой как непросто, надо было обязательно перекричать шум толпы, которая, услышав приятное слово, гудела, словно струны неумело настроенной кифары, а если слово толпе не нравилось, шум становился подобен вою моря штормового.

      Один из знатных граждан Афин – Перикл, сидевший как раз напротив ораторского камня, всматривался в лица красноречивых строителей, но прислушаться к их речам ему мешал назойливый крик за спиной. Какой-то человек с опухшим лицом, в поношенной грязной тунике орал истошно.

      – Перикл – трус! Эфиальт выше его! Перикл ненавидит и боится Эфиальта! Эфиальт говорит народу правду, а Перикл врёт!

      Сам же Эфиальт, стоящий недалеко от Перикла и иногда громко выкрикивающий слова одобрения оратору, обернулся и кивнул старшине стражников – чего, мол, смотришь сквозь пальцы на сущее безобразие. Старшина поднялся и хотел прогнать крикуна, но Перикл жестом остановил его. Крикуну только того и надо: стоит стражникам утащить его с холма, этот подлец начнёт бегать по городу и кричать на каждом углу:

      – Перикл боится правды! Каждого, кто говорит правду, Перикл отдаёт на растерзание стражникам!

      И сотни свидетелей подтвердят это, так что лучше сидеть и не обращать на крикуна внимания. Внимание известного человека – это именно то, что горлопан сейчас так старательно выпрашивает. А если будешь кормить ворона с руки, так он непременно клюнет тебя в глаз. Это любому известно.

      Афинские граждане наконец выбрали строителя – того самого толстяка из рода Эрхетея, и довольный победитель под радостные крики толпы распорядился принести в жертву богам своего лучшего быка. Перикл пошёл вместе со всеми на площадь перед храмом Зевса. Подлый крикун шёл сзади, словно привязанный и бубнил:

      – Перикл трус! Эфиальт выше его!

      Раб Перикла Авасий хотел бросить в наглеца камень, но Перикл так рассердился на раба за этакое вполне разумное желание, что топнул ногой и велел Авасию убираться домой.

      На площади жрецы уже закололи быка и теперь разделывали тушу. Красное мясо лежало на серых камнях площади рядом с почерневшей кровавой лужей. Главный жрец, отбиваясь от роя назойливых мух, собирал на бычью шкуру внутренности убитого животного. Внутренности никак не хотели ложиться в нужное место и постоянно сползали на грязные камни. Грязь с камней липла на влажные кишки. Грязные кишки то и дело выскальзывали из рук жреца. Но всё-таки он одолел их и велел рабам нести набитую требухой шкуру к жертвенному костру. Жаркий костёр, получив жертву, немного потух, а потом разгорелся снова. Это был знак того, что Зевс принял подношение. И хотя у костра жара была неимоверная, но жрец не отходил от огня и постоянно брызгал на дымившуюся шкуру красное вино. Потом жрец обернулся и махнул рукой. Стоявшая безмолвно толпа загудела и взорвалась, словно уставший сдерживать кипящую лаву вулкан. Люди побежали к лежащему на камнях мясу. Каждый старался отрезать кусок получше, поэтому около мяса случилась приличная давка. Счастливцы вылезали из гомонящей кучи с улыбающимися лицами и кусками тёплого мяса в окровавленных руках. Эфиальт всегда был с народом, а потому ухватил смачный кус одним из первых. Потом люди насаживали мясо на медные пятизубцы и жарили у жертвенного огня. Рядом с Эфиальтом жарил свой кусок старшина медников Дитилас. Они весело переговаривались.

      Скоро к тому огню нельзя было подступиться. Разожгли ещё два костра. Пока граждане Афин жарили мясо, богиня Никта потихоньку стала набрасывать на город своё полупрозрачное покрывало. Темнело. На верхних ступенях возле колонны храма Зевса стоял глава ареопага Фукидид, к нему поднимался афинский поэт Идоменей со свитком в руке. Поднялся. И они стали вместе смотреть сверху на озабоченную толпу да чему-то смеяться, скаля крепкие зубы. Насмеявшись вволю, Идоменей пошёл вниз. Снизу у первой ступени храма стоял Аристодик из Танагры – один из обойдённых сегодня богиней Дике и шумной толпой строителей. Глаза Аристодика были затуманены печалью, он озирался по сторонам, часто плевался и грозил кому-то тихим шепотом:

      – Я убью тебя…

      А сидевший чуть поодаль от него спартанский посланник Лакед кривил своё обветренное лицо в презрительной усмешке. Спартанец презирал и ненавидел всю эту свору никчёмных и суетливых афинян, и лишь крайняя нужда заставляла его жить в этом городе. Презирал спартанец и усевшихся