Имперский раб. Валерий Сосновцев

тряпку и, приподнявшись по грудь из-за бревна, сверху набросил ее на не успевший разгореться факел. Мокрая тряпка повисла на стреле, и огонь с шипением погас.

      Ефрем едва не поплатился за это. Вторая стрела сбила с него треуголку и парик. Накладные волосы тут же, на земле, занялись, но проворный Михей затоптал их.

      – Вот, видали как?.. Только стерегись, братцы, бьют, дьяволы, метко больно!

      Его команда, мигом расхватав мокрую ветошь, разбежалась по местам. Киргизские всадники по очереди подхватывали из костра факелы-стрелы и проскакав вокруг укрепления, улучив момент, стреляли из луков в сторону деревянных стен и быстро назад. Действовали парами. Стреляли по очереди, чтобы сшибить по возможности какого-либо неосторожного защитника. Вскоре огненное колесо уже вовсю крутилось вокруг осажденного поста. Несколько солдат обожглись, кого-то легко царапнуло. Как ни старались защитники, кое-где сухое дерево частокола все же занялось – не успевали гасить.

      Бунтовщики, вдохновленные этим, ринулись было снова на приступ, но Ефрем с командой, перебегая и перетаскивая пушку, вновь отбились. Наступило затишье. Солнце поднялось уже высоко, припекало. Ефрем видел, как устали его люди. Он знал: порох в крепости уже на исходе.

      – Вот что, братцы, – сказал он ближним к нему солдатам, большей части команды, – дело мы свое исполнили честно, как могли. Присяге не изменили. Но припасы наши и малое число наше не позволяют нам более держаться здесь.

      Солдаты напряглись, слушая своего командира. Был он хоть и молод, всего-то двадцать четыре года, но за старшего они почитали его все, и искренне. Строгий, но добрый, грамотный и трудолюбивый, Ефрем легко поднялся по службе, но не чинился, солдат постарше почитал и отличал. Может, потому солдаты его команды обращались к нему, а он к ним не по званию или фамилии, а по имени. Точно так, как звали друг друга в российских деревнях близкие соседи или работники в артелях. У русских это высший знак доверительности, когда в обиходе имя называется не уменьшительно, а полно, степенно, или уменьшительно, но ласково.

      Сейчас солдаты слушали своего сержанта словно выборного вожака артели, как бы ожидая себе приговор на жизнь или смерть, на честь или позор. Все знали, что подчинятся этому приговору беспрекословно – таков обычай. Вовсе не устав, а то, что в крови, в душе от веку.

      – Решил я, пробиваться будем! – Ефрем обвел всех взглядом.

      Солдаты, как будто повеселели – все же надежда какая-то.

      – Кони у нас сытые, в силе. Канониры, пушку законопатить немедля! Коней разобрать, ружья зарядить, сабли приготовить! – скомандовал Ефрем и позвал: – Иван!

      – Слушаю, – откликнулся один солдат.

      – Ступай и отковырни землю от бочонка потайного, под стеной.

      Все немедленно сели в седла, пушку заклепали, стали ждать Ивана. Тот подбежал к мине под частоколом, машинально выглянув за него и закричал истошно, выпучив глаза:

      – Лезут!.. Ефрем, они уже на стене!..

      – Отбрось