Катехон. Сухбат Афлатуни

Спарта угасают. Зато стремительно возвышается Македония, ну и…

      «Понятно, – сказали люди. – Александр, эпоха эллинизма… На истфак тебе поступать надо было, Фара. Остался коньяк?»

      Коньяка не осталось.

      «Не, без коньяка слушать дальше эту лабуду…» – сказал кто-то из несвоих, обиделся и ушел. Но свои приготовились слушать дальше. «Лады, а вулканы здесь при чем?»

      При том, товарищи. В четыреста сорок втором году, за двенадцать лет до афинской чумы, было сильнейшее извержение вулкана Попа.

      «И где эта Попа находилась?»

      В Бирме.

      «И повлияла на Грецию?»

      В воздух поднялись миллионы тонн пепла. Произошла мутация вирусов.

      «Да… Надо еще за коньяком сходить».

      Скинулись, отправили гонцов.

      «Хорошо. Еще примеры».

      Это заговорил истфак, привлеченный умным разговором и выпивкой.

      Фара собрался говорить, но его перебили.

      «Извержение Везувия… После него тоже была чума?»

      Он задумался. Точнее, сделал вид. Держать паузу в философском споре не менее важно, чем в театре.

      Нет, эпидемии не было. Но и извержение было не таким уж сверхмощным по планетарным меркам. Римляне его запомнили, потому что оно случилось у них под носом, три города засыпало. Хотя, если так посмотреть…

      «В смысле?»

      Рим в семидесятых чем-то напоминал Афины перед афинской чумой. Колоссальное строительство по всей империи. Нерон после пожара заново отстраивает Рим. Возводит знаменитый Золотой дворец. А потом да, где-то с извержения начинается медленный закат. И крепнет новая сила. Христиане то есть.

      Тут как раз гонцы вернулись, но без коньяка. Попытались шумно рассказать, почему без, на них зашикали.

      Юстинианова чума, загибает палец Фара.

      И голос его полетел, полетел… Полетал по бараку, вылетел на воздух. А там, на воздухе, луна сквозь горьковатый туман светит и холодно. Стебли и сухие листья хлопчатника люди жгут, поэтому горьковатый. Хлопковое поле темное, мокрое. Летает над ним одинокий голос, про Юстинианову чуму слабой луне рассказывает.

      Конец пятисот тридцатых. Византия на взлете. Успешные военные походы; строительство, да, бешеное строительство; храм Софии, «Победих тя, Соломоне!». Только вот разгромим этих варваров, персов, окончательно вернем себе Италию.

      И тут начинается…

      «…Если пользоваться вашей тонкой философской терминологией – фигня».

      Фара кивнул. А по более строгой дистинкции – полная фигня, fignia totalis. Извергается не один, а два или даже три вулкана. Наступает что-то вроде ядерной зимы, солнце светит как луна, летом все мерзнут. И следом – знаменитая чума, треть Византии вымирает. Достается и персам, даже до Британии зараза добралась. Но главное – Второму Риму уже не подняться; закат, сумерки, ночь. Возникает новая религия…

      «Ислам?»

      Он самый. И новая политическая сила – арабский халифат. И подминает под себя и Иран, и пол-Византии, и Испанию…

      «И у нас здесь тоже