Козлиная песнь. Константин Вагинов

Хотел бы он быть главою всех сумасшедших, быть Орфеем для сумасшедших. Для них бы разграбил он восток и юг и одел бы в разнообразие спадающих и вновь появляющихся риз несчастные приключения, случающиеся с ними.

      Он с ненавистью поднял палку и погрозил спящим бухгалтерам, танцующим и поющим эстрадникам. Всем не испытывавшим, как ему казалось, страшнейшей агонии.

      – Помогите! о помогите! – мерещилось ему, кричал девичий голос из первого этажа.

      Ничего не понимая, с силой, удесятеренной тоской, он, прихрамывая, взбежал по лестнице, сбежал с нее и с разбегу кинулся в окно. Глаза у него остановились, шея напряглась. Раз, раз! вцепился он в чей-то затылок и начал бить кулаками по голове; его легко сбросили – он вцепился в горло; его откинули – он схватил тяжелый стул. Ударил.

      Стало тихо.

      У ног его лежал Свечин. Никакой девушки в комнате не было.

      «Вот так штука, – подумал неизвестный поэт, приходя в себя, – черт знает что произошло».

      Вся квартира зашевелилась, захлопали двери, затопали ноги по коридору.

      Неизвестный поэт морщил лоб.

      Побежали за постовым милиционером.

      Выяснили, что в то время, как Свечин спал, в комнату ворвался через окно его знакомый и покушался его убить.

      «Какая странная жизнь, – думал неизвестный поэт. – По-видимому, во мне глубоко, глубоко живы ощущения детства. Когда-то женщина мне казалась особым существом, которое нельзя обижать, для которого надо всем жертвовать.

      По-видимому, в моем мозгу до сих пор сохранились какие-то бледные лица, распущенные волосы и ясные голоса. Должно быть, подсознательно я ненавидел Свечина, иначе как могла возникнуть эта галлюцинация?»

      Окно было забито досками, за досками была укреплена решетка; наверху виднелась узенькая полоска облачного неба; на одной койке сидел неизвестный поэт, на другой – лежал пожилой заключенный.

      Больше всех удивлен был этим происшествием Свечин. Он его никак не мог объяснить. Он ходил обвязанный и пожимал плечами.

      Глава X. Некоторые мои герои в 1921–1922 гг

      С некоторых пор, с опозданием на два года, в городе – я говорю о Петербурге, а не о Ленинграде – все заражены были шпенглерианством.

      Тонконогие юноши, птицеголовые барышни, только что расставшиеся с водянкой отцы семейств ходили по улицам и переулкам и говорили о гибели Запада.

      Встречался какой-нибудь Иван Иванович с каким-нибудь Анатолием Леонидовичем, руки друг другу жали:

      – А знаете, Запад-то гибнет, разложение-с. Фьютс культура – цивилизация наступает…

      Вздыхали.

      Устраивались собрания. Страдали.

      Поверил в гибель Запада и поэт Троицын. Возвращаясь с неизвестным поэтом из гостей, икая от недавно появившейся сытной еды, жалостно шептал:

      – Мы, западные люди, погибнем, погибнем. Неизвестный поэт напевал:

      О, грустно, грустно мне, ложится тьма густая

      На дальнем Западе, стране святых чудес…

      Говорил о К. Леонтьеве и хихикал над своим собратом. Ведь для