Фарш-мешок. Тэнго Кавана

отовить еду. Вечером я не всегда успеваю на включение. Так что нужно торопиться. В Городе всё подается порциями. Это необходимость. Требуется перераспределять ресурсы на более важные отрасли. Повторяю тебе слова из радио. Зачем? Ты и сам все это знаешь, Саш. Так надо ли это писать? В одном из писем ты сказал, что переписка вещь двухсторонняя. Но разве я могу писать, как ты? В Организациях Подготовки Граждан этому никогда не учили. Общению. И это ты тоже знаешь. Мама успела тебе это рассказать. “Образование должно быть направлено на нужды конкретных сфер производства”. Я запомнил эту фразу. Нам сказали запомнить. Думаю – это правильно. Так что писатель из меня плохой. Ты хотел знать, как я живу? Вот с этого я и начал. Уж не смейся надо мной и не ругай.

      Так вот. К 7:00, обычно, я успеваю сделать все нужные дела. Бывают и накладки. Один раз у меня оторвалась ручка от входной двери в ванную. Рукоять осталась в руке. А двери у нас сам знаешь какие. Вся мебель из стали или железа. Пока я пытался ее открыть, прошло десять минут. Замок не поддавался. Я потратил положенное мне время и не успел приготовить себе поесть. В то утро был какой-то рассеянный. Повезло. У меня оставалось немного еды со вчера. Так бы пришлось весь день держаться на Газе.

      Чепуха, как мне кажется. Я первый раз пишу вот так, на листке. На работе я занимаюсь бумагами мало. Но скоро меня поставят контролировать цех и тогда бумажной работы прибавится. Мне она не нравится. Лучше было бы дальше работать на помывочном станке. Но жаловать нельзя. Это честь.

      В 7:15 я выхожу из дома. Хожу всегда через местный рынок. Там встречаю Нину Васильевну и Таню. У них включение ещё раньше моего, поэтому они успевают открыть палатки к семи. Когда я прохожу мимо, Нина Васильевна всегда кричит мне: «На работу, как на праздник, Леш?», и смеется. Я отвечаю и быстро прохожу мимо. Таня смотрит. Она хорошая девушка. Красивая, работящая. Нина Васильевна всем любит рассказывать, что Таня помогает в распределительном центре. Не боится. Но я говорить с ней боюсь. Не знаю о чем.

      В 7:30 запускается цех. Я знаю, что тебе не нравится моя работа. Ты называешь ее странным словом. Поэтому рассказывать про нее не буду. Но скажу, что от сокращения площади кладбищ в прошлом году удалось построить десять новых районов. Об этом даже объявили по радио. Вот так вот.

      Работа моя длиться до восьми часов вечера. Мне платят за одиннадцать часов. Вообще-то это двенадцать, но перерыв не учитывается. Я не жалуюсь. Сейчас каждый час производства важен во всех областях. Два или три раза в месяц беру вечерние смены общественных работ. Требуется помогать Городу. Нужны мужские руки, ведь большинство мужчин сейчас там же, где и ты.

      В 20:30 я прихожу домой. Тут мне рассказывать совсем нечего. Почти сразу ложусь спать. Перед сном прослушиваю сводку новостей по радио. Завтра опять на работу.

      Я часто думаю о твоих письмах. Кажется, у меня от этого болит голова. Но это ничего. Жалко, что мы начали общаться только сейчас. Но теперь это можно назвать общением. Правда? Если я отвечу.»

      Алексей Дмитриевич только что закончил писать свое первое в жизни письмо. Он растерянно улыбался, запечатывая его в конверт и смазывая уголки сгибов языком. «Никогда бы не мог подумать, – говорил он про себя, – что снова буду общаться с братом».

      Несколько недель назад Леша получил от Саши первое письмо. Он боялся его читать, прятал под подушку, ходил по комнате после работы, как лев в клетке, мельком поглядывая на кровать. Потом что-то в нем все же взяло вверх. Была ли это спящая любовь к брату или банальное любопытство, сейчас уже сказать сложно. Важно то, что не смотря на внутренний запрет, воспитание и боязнь быть пойманным, Леша все же решился на прочтение, стараясь не думать о последствиях, которые неминуемо случаются, если преодолеть свой страх.

      Их семья распалась давно. Отец переезжал в столицу, влекомый заработком и красноречием брата, который уже давно работал на важной должности где-то в центре и постоянно звал к себе. Старшенького сына Дмитрий Владимирович решил забрать с собой. Младший же с мамой остались в деревне и больше они лично не встречались. В памяти Леши, порой, мелькают воспоминания: как он ухаживал за братом, как вытирал его испачканное ягодами лицо, как помогал спуститься с дерева, как носил его на плечах, едва сам держась на ногах, когда Саша боялся шелеста в высоком кустарнике. Дело было в том, что однажды в зарослях ему привиделась змея, и с этого момента, если Саша слышал или видел любое движение в сухостое, опоясывавшем их старый семейный участок, он пищал на всю округу и с криком «Алёшенька помоги» бежал к брату со всем своих коротеньких ног. Леша с улыбкой хватал его, закидывал, покачиваясь, наверх, и подводил к месту, где брат увидел охотящуюся на него «большущую» анаконду. «Здесь ничего нет, смотри», – говорил он брату, раздвигая кусты для убедительности, от чего тот тут же принимался снова пищать и закрывать глаза ладонями.

      Саша в детстве был редким сорванцом. Леша как-то раз даже замахнулся на него. Младший тогда где-то нашел увеличительное стекло и наблюдая, как преломляется свет и появляется маленькое горячее желтое пятно, понял, что оно способно заставить дымиться куст, а значит может сжечь всех змей рядом с домом. «Всегда был странный», – говорил потом Леша отцу.

      Отец