Братья Карамазовы. Федор Достоевский

к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.

      – Не раскаиваюсь за твою кровь! – воскликнул он, – берегись, старик, береги мечту, потому что и у меня мечта! Проклинаю тебя сам и отрекаюсь от тебя совсем…

      Он выбежал из комнаты.

      – Она здесь, она верно здесь! Смердяков, Смердяков, – чуть слышно хрипел старик, пальчиком маня Смердякова.

      – Нет ее здесь, нет, безумный вы старик, – злобно закричал на него Иван. – Ну, с ним обморок! Воды, полотенце! Поворачивайся, Смердяков!

      Смердяков бросился за водой. Старика наконец раздели, снесли в спальню и уложили в постель. Голову обвязали ему мокрым полотенцем. Ослабев от коньяку, от сильных ощущений и от побоев, он мигом, только что коснулся подушки, завел глаза и забылся. Иван Федорович и Алеша вернулись в залу. Смердяков выносил черепки разбитой вазы, а Григорий стоял у стола, мрачно потупившись.

      – Не намочить ли и тебе голову и не лечь ли тебе тоже в постель, – обратился к Григорию Алеша. – Мы здесь за ним посмотрим; брат ужасно больно ударил тебя… по голове.

      – Он меня дерзнул! – мрачно и раздельно произнес Григорий.

      – Он и отца «дерзнул», не то что тебя! – заметил, кривя рот, Иван Федорович.

      – Я его в корыте мыл… он меня дерзнул! – повторял Григорий.

      – Черт возьми, если б я не оторвал его, пожалуй, он бы так и убил. Много ли надо Езопу? – прошептал Иван Федорович Алеше.

      – Боже сохрани! – воскликнул Алеша.

      – А зачем «сохрани»? – все тем же шепотом продолжал Иван, злобно скривив лицо. – Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!

      Алеша вздрогнул.

      – Я, разумеется, не дам совершиться убийству, как не дал и сейчас. Останься тут, Алеша, я выйду походить по двору; у меня голова начала болеть.

      Алеша пошел в спальню к отцу и просидел у его изголовья за ширмами около часа. Старик вдруг открыл глаза и долго молча смотрел на Алешу, видимо припоминая и соображая. Вдруг необыкновенное волнение изобразилось в его лице.

      – Алеша, – зашептал он опасливо, – где Иван?

      – На дворе, у него голова болит. Он нас стережет.

      – Подай зеркальце, вон там стоит, подай!

      Алеша подал ему маленькое складное кругленькое зеркальце, стоявшее на комоде. Старик погляделся в него: распух довольно сильно нос, и на лбу над левою бровью был значительный багровый подтек.

      – Что говорит Иван? Алеша, милый, единственный сын мой, я Ивана боюсь; я Ивана больше, чем того, боюсь. Я только тебя одного не боюсь…

      – Не бойтесь и Ивана, Иван сердится, но он вас защитит.

      – Алеша, а тот-то? К Грушеньке побежал! Милый ангел, скажи правду: была давеча Грушенька али нет?

      – Никто ее не видал. Это обман, не была!

      – Ведь Митька-то на ней жениться хочет, жениться!

      – Она за него не пойдет.

      – Не пойдет, не пойдет,