Самая страшная книга. Беспредел. Виктор Точинов

подвижного и живого гравия.

      – Ты что натворил? Ухо где? Где ухо? – Ужас мешался с яростью. Хотелось как следует встряхнуть брата, пробудить его от неведомого кошмара. Миха орал в эту искалеченную дырку, а Лерик подвывал не то от боли, не то от страха. – Ухо где, дебил? Его в лед надо! Куда ты его дел?

      Валерик плаксиво лепетал неразборчивое, тыкал окровавленным пальцем себе в рот. Осознание пришло не сразу, а когда все же оформилось, вызвало новую вспышку гнева. Подзатыльник – несильный, «воспитательный» – получился совершенно машинально.

      – Ты его сожрал? Ты на хрена его сожрал, дебил? – Найденная в шкафчике перекись вскипела на ране, тоненько завизжал Лерик. – Не ной. Сам, дурак, виноват. Как ты его вообще…

      По мере того, как розовая пена вместе с начавшей запекаться кровью стекала с Валеркиной головы, вопросов у Михи лишь прибавлялось – по краю ушной раковины, той ее части, что еще оставалась на месте, шли зазубренные – ни с чем не перепутаешь – следы человеческих зубов, как на кружке «Докторской».

      – Как ты умудрился-то… – выдохнул Миха, поймал затравленный взгляд брата и впервые вслушался в то, что умалишенный лепетал вот уже добрую минуту.

      – Э-а, э-а, – повторял Лерик, тыкал себя в грудь и мотал окровавленной башкой.

      «Не я», – перевел Миха, и коротко обритые на затылке волоски стали дыбом.

      После принудительных банных процедур оба вымотались до предела. Валерик хныкал и вертелся; Миха со слипающимися глазами вытирал толстяка полотенцем. Израсходовав два полотенца на безразмерную тушу брата, Миха устало присел на краешек ванны. Живот крутило и дергало пульсирующими спазмами – то ли от приступов рвоты, то ли от голода, то ли Миха-таки что-то подхватил в Валеркином свинарнике.

      Самое «интересное» началось после купания. Стоило вывести Лерика из ванной, как тот выпучил глаза, схватился за голову и, рухнув на колени, застонал. Похожий на лысого крота, он споро пополз в сторону своей комнаты, и там стон перерос в самый настоящий горестный вой.

      – Да-да, разобрал я твои авгиевы конюшни. Мог бы и спасибо сказать.

      И тут произошло нечто, чего за Лериком раньше не водилось. Брат вскочил, обернулся и по-звериному зарычал; скрючил пальцы, будто хотел впиться ими Михе в лицо.

      – Тише будь! – рявкнул Миха, но неуверенно – ему стало не по себе. Он ярко представил, как эти сто с лишним килограммов плоти набрасываются, валят с ног, и вонючие нечищеные зубы отхватывают по очереди нос, уши, язык… Но Лерик взглянул брату за спину и тоненько заскулил, сползая по стене. Потом встал на четвереньки и отполз, отклячив широкий зад.

      «Как мать», – подумалось.

      Пальцы толстяка нащупали лежащий на полу маркер. Двумя руками, пыхтя от старания, Валера принялся черкать прямо на обоях. Сначала это выглядело как ряд разрозненных линий, потом появились перекладины. Брату это явно стоило большого труда – он даже вспотел. Но вот из черт и закорючек проявилось криво написанное – нет, нарисованное – слово:

      «ГOllODHAR».

      Валерка,