Стань моей звездой. Джина Шэй

агло колет щекоткой запах грозы и сада, яблока и кардамона – запах того парфюма, которым Демьян Разин пользовался с четырнадцати лет.

      Гайка, очнись! Ты не можешь это чувствовать!

      Я прикусываю губу, задеваю колечко пирсинга, и боль от этого шевеления помогает чуть очнуться. Мозг включается, собирая по сусекам крохи критического мышления. Потому что да, я же и правда не могу чувствовать этот запах. Во-первых, потому что Разин все еще стоит на том самом дальнем краю парковки. Во-вторых, три года прошли с нашей последней встречи. Он мог легко сменить парфюм. Кто бы ему запретил?

      Ну мало ли что клялся только себе и нужной клятвой, что никогда не изменит одному из последних подарков матери.

      Разин во многом клялся. И быть верным Рыцарем-Демоном Гайи Лотоцкой, меня, то есть, и умереть со мной в один день, как полагается верному вассалу. И что?

      Когда весь мой мир накрыло черным, когда я пришла в себя в палате реанимации с одиннадцатью швами на горле, в день самой страшной моей потери – где был Разин?

      Где-то был.

      Если верить Запрещеннограму – отдыхал на яхте папочки в компании четырех красоток.

      Они были гораздо важнее, кто спорит!

      Почему-то он решил, что больше мы не друзья. И наша общая мечта – стать музыкой, петь наши общие песни – теперь принадлежит только ему.

      Так ли он ошибался? Ведь в итоге я так и не восстановилась. Да что там – до сих пор начинает трясти при одном только взгляде на микрофон.

      – Эй, Гай, ты чего зависла? – на мое плечо падает тяжелая рука. На долю секунды я даже забываюсь, думаю – это его рука, рука моего Демона, но нет. Это всего лишь Валерон. Он на голову выше Разина, крупнее и шире в плечах. Его пальцы кажутся такими неуклюжими, и сам он выглядит этаким большим Винни-Пухом, но дайте ему в руки барабанные палочки – и вы поймете, что никогда не видели ничего быстрее этих двух кусков дерева.

      – А, – уже более глухо и гораздо более мрачно хмыкает барабанщик, глядя за мое плечо, – ясно, в чем дело. Ну, мы же были к этому готовы. Что увидим его. Правда, я думал, это только на пробах будет.

      Да, мы были к этому готовы.

      Больше того – именно я дала согласие на участие в отборе для музыкального шоу “Нова”, даже после того, как мы узнали, кто будет сидеть в жюри в роли “молодой звезды-эксперта”.

      Можно подумать, у меня был выбор. Когда вся твоя команда, люди, что стали семьей, смотрят на тебя такими отчаянными глазами – ты не можешь дать никакого ответа кроме правильного.

      Ничего страшного. Плевать на Разина. Кем бы он ни был – мы не профукаем этот шанс. Помимо него в жюри еще два настоящих профи сидят!

      Я не поворачиваюсь больше в сторону, где стоял Демон. Мне почему-то кажется, что чей-то взгляд сверлит мою спину – вот-вот куртка задымится.

      Или просто хочется, чтоб он смотрел?

      – Давайте разгружаться, – практично басит Валерон, – Евка, брось сигарету. Ты свихнулась? Через полчаса к микрофону!

      – Да прям, через полчаса, – Ева закатывает бесстыжие свои кукольно-голубые глаза, – ты вообще пробку видишь у входа? И это мы еще не зашли даже. Не зарегистрировались. Дай бог, если к вечеру вообще на сцену попадем. И что мне, все это время дохнуть?

      – Дохни, – кивает Валерон, – дохни, но петь изволь соловушкой.

      – Изволь? Соловушкой? – Евка заливается хохотом. – Валерыч, может, мы все-таки домой поедем? Тут вроде ищут “новую музыку”, свежее поколение звезд хотят замутить, а ты – явно с древней Руси вылез. Перед жюри челом побьешь и ка-а-а-а-а-к спалишься.

      Валерка пыхтит, явно испытывая неукротимое желание прибить Евку на месте. Он рос у бабушки, и над его лексиконом бесстыжая наша вокалистка никогда угорать не перестанет.

      Другое дело, что злиться на неё безумно сложно – смеется Евка очаровательно. Как и всякая красотка с длиннющими ногами и кукольными чертами лица. Глядя на неё, мне даже не стыдно, что она по сути – заняла мое место. У Евки лучше получается быть в центре внимания.

      Кто-то говорит – голос у Евки слабже моего. Слабже моего бывшего голоса, ага. Но это ведь факт, что о мертвых – только хорошо. А мой голос, как и мои песни – это все однозначно мертвое, то, к чему больше нет возврата.

      Евка поет неплохо. Даже хорошо. А еще – она артистичная и яркая. Сравнивать нас бессмысленно, все равно что воробья с синицей.

      Она носит фиолетовые линзы, делает эпатажные мейки своими руками и красит волосы в цвет артериальной крови.

      Я же даже никогда не пыталась себя поменять. К темным волосам не липнет краска. Мышиные черты лица даже макияж бессилен сделать ярче. Это неплохо, если ты работаешь каким-нибудь библиотекарем, совершенный кошмар – если пытаешься сделать карьеру на сцене.

      Все тот же Разин говорил, что секс-символом быть не обязательно. Голос, мол, самое важное. Да и не так уж я и неприглядна, он говорил, если волосы распущу – очень даже ничего.

      Наверное, поэтому, когда я поняла, что он уже не придет, что он навсегда меня бросил – я первым же делом