Под опекой. Амели Кордонье

его случайного. Мы не остались после него невредимыми, мы так и не оправились, нет, не совсем. Какая-то часть нас все еще там, в той поре, когда мы не смели ни смеяться, ни кричать, и я постоянно спрашиваю себя, какой отпечаток оно наложило на детей. Поэтому я не могу отойти и все еще злюсь. И поэтому же я наконец сдалась и решилась рассказать о том, что с нами произошло три года назад. Мой муж думает, что это пойдет мне на пользу. А я только надеюсь, что нам это поможет понять. И скрепить между собой дни. Я долго пыталась отправить свои воспоминания на свалку. Хотела вернуть жизнь в прежнюю колею, оставить прошлое позади, начать с чистого листа, перевернуть страницу – все эти выражения, которые легко приходят на ум, как будто и правда можно что-то начать с нуля. Но так, разумеется, не может быть. И тем лучше. Я все равно не хочу на это полагаться. Это значило бы потерять следы тех, кем мы были, и убить тех, кем мы стали, пусть невольно, но убить.

      Я хочу превозмочь стыд, разбередить наши раны, извлечь наши самые гнусные воспоминания из желатиновых капсул моего мозга и препарировать их одно за другим. Это будет не автобиография, а вивисекция. Я хочу написать эту историю. Потому что такой опыт горячее и острее забвения.

      Часть первая

      Я должна рассказать все с самого начала. С начала-начала, как сказала бы Лу. Только таким образом можно понять, как он вошел в нашу жизнь. В нашу жизнь вчетвером и в каждую из наших четырех жизней. Только таким образом можно объяснить, как он запросто их сломал. Да кем мы себя возомнили, поверив, что в силах бороться с ним, с ними и всеми их начальниками вместе взятыми, притаившимися в коварной тени своих кабинетов? Кем мы себя возомнили? Я не знаю. Все, что я знаю, – что должна рассказать, начиная с письма. Или, вернее, писем, потому что понадобилось второе, чтобы скорректировать первое. Я чуть было не написала скорректировать огонь, и это так и есть. Хорошо пристрелянное ружье, глаз в оптическом прицеле, и мы четверо на мушке. Хотела бы я потерять это письмо: пусть бы оно завалилось под диван или за шкафчик в кухне, пусть покрылось бы там пылью и было съедено молью, которая беспощадна к нашим свитерам и футболкам. Но ест ли она бумагу? Хотела бы я никогда не вскрывать это письмо. Может быть, тогда ничего бы не случилось. Как у всех до электронной почты, мой почтовый ящик ломился. И не только от рекламы. Административные бланки, платежки за квартиру, счета за газ и электричество, банковские выписки, страховые свидетельства, документы из больничной кассы, штрафы, налоги и среди всего этого – приглашения, а иногда даже открытки. Почту я получала пачками. Но такую – никогда. Это спрятавшееся в стопке письмо, с которого все началось и о котором я думала непрестанно дни и ночи, подстерегало меня. Мне бы насторожиться, а я поначалу не придала ему значения, ведь оно ничем не отличалось от других, ничто не подчеркивало его важности, ни печать, ни уведомление о вручении. Сколько времени оно смирно дожидалось меня? Дня два-три, если верить почтовому штемпелю. Вскрыв его, я вижу, что датировано оно 8 июня 2020 и послано Центром социальной помощи Парижа. Это написано большими буквами вверху слева. Внизу адрес отправителя: Центр Местной социальной службы 15-го округа, 25, ул. Фальгьер, 75015 Париж. Я прекрасно представляю себе, где это. В двух шагах от музея Бурделя [1], куда я много раз водила детей, когда они были маленькими, радовалась, слыша их восклицания перед бронзовыми скульптурами, выставленными во внутреннем садике, и фотографируя их рядом с голеньким мальчиком «Первой победы Ганнибала»: они без устали восхищались орлом, которого он победоносно держит над головой, и забавы ради копировали его позу – руки вверх, лицо в профиль, рот открыт в широкой улыбке.

      Письмо выглядит как нельзя более официальным, и в нем определенно нет ничего забавного. Я, однако, смеюсь, читая его, уверенная, что меня разыграли. Прокатили на лодке, как говорят французы. Да, я плыву на этом самом кораблике, который служит гербом городу Парижу и шапкой посланию. Короче, это шутка.

      Мадам, Месье,

      В Местную социальную службу поступили информация, касающаяся вашего ребенка, в рамках парижской программы по защите детства*.

      Службе поручено рассмотреть положение ваших детей Лу и Гаэля и обсудить с вами возможные действия по помощи или защите, которые могут быть оказаны вашей семье. С этой целью мадам ТРАГИК, социальная помощница, и мадам БРЮН, социальная помощница, ждут вас:

      В понедельник 22 июня 2020 в 11 часов

      В: ЦЕНТРЕ СОЦИАЛЬНОЙ ПОМОЩИ

      25, ул. Фальгьер, 75015 Париж, 15-й округ

      Метро: Фальгьер.

      *согласно закону 293 от 5 марта 2007 ст. L221 о защите детства.

      Под посланием размашистая подпись синим фломастером некой мадам Дагобер, и я помню, как глупо подумала, не забыла ли она надеть штаны [2]. У меня были на тот момент и другие причины верить, что это розыгрыш. Адрес на конверте неправильный, что, однако, не помешало письму дойти по назначению. Письмо адресовано месье и мадам Кордонье, в то время как я по старинке взяла фамилию мужа, когда выходила за него замуж, хотя пользуюсь ею только в прачечной, да еще чтобы подписывать дневники детей и спокойно ездить с ними отдыхать

1

Эмиль Антуан Бурдель (1861–1929) – французский скульптор, ученик Родена. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Имеется в виду французская народная песенка о добром короле Дагобере.