Каторга. Преступники. Влас Дорошевич

бутылку спирта и перепродает ее с прибылью поселенцам же и каторге.

      А то просто перепродается сама записка. Записки ходят как ассигнации. Бывают даже подложные!

      На эти записки чиновники покупают у поселенцев соболей – по записке за шкуру, – этими записками платят за поставленные продукты, за сделанные работы.

      В сущности, таким образом они получают все даром, предоставляя только поселенцам возможность заниматься торговлей водкой и спаивать каторгу.

      Смотритель поселений Бестужев, лично для себя не применявший этого «порядка», как я уже говорил, пробовал зато применить этот «порядок» к казенным работам.

      Он быстро построил, без копейки денег, церковь, школу, мастерские, дом для приезжающих чиновников, – за все расплачиваясь записками.

      Он рассуждал так:

      – Если господа служащие делают так, почему же не делать казне? Пусть уж лучше в казенный карман идет, чем в карманы господ служащих.

      Совершенно забывая, что «quod l icet bovi – non l icet Iove».

      К сожалению, изобретательный финансист не рассчитал одного.

      Что с появлением на «рынке» массы записок цена на них упадет.

      Так и случилось.

      Работавшие поселенцы разорились вконец: думая получить за записки рубли, они получили гроши.

      Среди нищенствующих в Корсаковске пришлых поселенцев мне много приходилось встречать жертв этой оригинальной финансовой затеи.

      Я не стану уже говорить о влиянии этой «спиртовой системы» на нравственность поселенцев.

      За спирт в Корсаковске продается и покупается все – до сожительницы или дочери включительно.

      Но какое же уважение может иметь каторга к чиновникам, даром покупающим ее труд, и чиновникам, торгующим спиртом?

      А на Сахалине так много говорят о необходимости поддерживать престиж.

      – Каторга распускается! Становится дерзка, непослушна!

      Как будто «престиж» создается и поддерживается одними наказаниями.

      IV. Бирич

      Бирич – мой сосед по комнате. Он живет у того же ссыльнокаторжного Пищикова, у которого остановился и я.

      Он – компаньон одного из крупных рыбопромышленников и ужасно любит говорить о том, какие огромные убытки он терпит благодаря дурной погоде.

      – Помилте-с. Законтрактованные пароходы с японцами-с не идут. Тут каждый день дорог-с. Не нынче – завтра селедка пойдет. Ведь это мне тысячными убытками пахнет-с. Ведь я тысячи могу потерять-с.

      Он ужасно любит подчеркнуть это слово – «тысячи».

      Бирич – человек средних лет, маленький, невзрачный, одет не без претензии на франтовство, по жилету «пущена» цепь, на которую смело можно бы привязать не часы, а собаку.

      Ото всей его особы ужасно веет не то штабным писарем, не то фельдшером, «вышедшим в люди».

      Так оно впоследствии и оказалось.

      При встрече, при прощанье он обязательно по нескольку раз жмет вам руку, словно это доставляет ему особое удовольствие – здороваться за руку.

      Когда «заложит за галстук» – а это с