Между вещью и пылью. Андрей Драгунов

le>

      «В магазине, где заблудиться, как среди плит…»

      В магазине, где заблудиться, как среди плит

      на старом погосте, перебираю покупки —

      жизнь продолжается, только немного рябит

      в правом глазу, и не идут на уступки

      мне продавцы. Я, в общем, доволен. Рад,

      что так недорого мне обошёлся праздник.

      И выбирал не то что бы всё подряд —

      необходимое, чтобы, загнавшись, всадник

      перекусил и вышел. И чтоб ему

      не по дороге было считать убытки,

      что вперемешку, в сумме – за всю войну,

      в месте, куда не пишут, не шлют открытки

      ко дню рождения. Чтоб не забыл, где дом

      или его подобие, если честно…

      Как говорится, счастье семьи не в том,

      что от меня к другому ушла невеста.

      Только опять погода, цветёт апрель

      на холодильнике ветками из подворотни.

      Жизнь обозначилась просто – от сих до сель.

      И пара слов продавщице – ещё на входе.

Апрель 14 2013 г.

      «Давай, не будем больше о любви —…»

      Давай, не будем больше о любви —

      о чём-нибудь ещё, но не об этом.

      Ты говорила про мечты свои,

      но спать ложились карточным валетом

      и говорили – только – до утра,

      укрывшись плотно ватным одеялом,

      но не о том, что завтра – про вчера,

      про – что случилось с нами. Про вокзалы.

      Про поезда. Про призрачный покой.

      Про смятую постель. Про чай с вареньем.

      О том, что невозможно жить со мной,

      но так случилось, как в стихотвореньи.

      Т. е. опять, уже – не по-людски,

      т. е. как принято. На кухне зреет чайник.

      Ворона каркает про выгоды свои,

      но как-то жалобно. И всё не едет всадник

      на крашеном коне. И ты молчишь.

      Чай остывает. Наступает утро.

      Закутанный от холода малыш

      дрожит, как лист и как трава, как будто.

Апрель 16 2013 г.

      «Перебираю старые газеты…»

      Перебираю старые газеты,

      как письма из уже ушедшей жизни,

      но, не найдя привычные ответы

      на все вопросы, делаюсь капризней,

      как в детстве. В пальцах жёлтые страницы —

      таких же жёлтых – шелестят обычно.

      И с фотографий, как с витрины, лица —

      во все глаза. От рюмочки «Столичной»

      не наступает окончанье света,

      и жизнь опять идёт с пометкой «срочно»,

      чтоб не запнуться в старенькой газете,

      в пустяшных заголовках с многоточьем.

Апрель 19 2013 г.

      «Жизнь, как в детстве, не делится между вчера и завтра —…»

      Жизнь, как в детстве, не делится между вчера и завтра —

      только сегодня, – и без обещания выжить,

      т. е. какой-то надежды, и это правда, —

      даже для тех, кто ошибался трижды

      и трижды тонул, пытаясь как можно глубже

      за ограждения, чтобы опять не сгинуть

      на мелководьи, где водоросли к тому же

      и по ногам – верёвкой, а волны толкают в спину,

      как конвоир на высылке, сквозь деревья —

      это когда уже ничего, как в детстве…

      И продираясь куда-нибудь через время,

      замечаешь только то, что в руках – в наследство.

Апрель 19 2013 г.

      «Последнее, что помню об отце —…»

      Последнее, что помню об отце —

      незапертая дверь к нему на кухню.

      Морщины толстые на заспанном лице

      за плотной пеленой – он много курит,

      не открывая форточку. Теперь

      он умер, и черты его истёрлись,

      но до конца незапертая дверь

      ещё осталась… Жаль, чужие втёрлись

      в раздел имущества, оставив не удел

      единственного сына. Как наследник

      я тоже право на жильё имел,

      но так случилось, что теперь в передней

      чужие тапочки. Как будто никогда

      и не было отца в этой квартире.

      Осталось, впрочем, это ерунда —

      семь слоников, разбросанные в мире

      моим старанием, как память о семье,

      чтоб кто-нибудь, когда-то,