Мосты в бессмертие. Татьяна Беспалова

у Кости за спиной что-то тяжело ахнуло. Костя обернулся. Он видел, как желтенький особнячок репрессированного нэпмана Объедкова сначала вспорхнул вверх, словно расшалившийся цыпленок, а потом осел обратно, на массивное бетонное основание. Стекла в особнячке осыпались в садик, но Костя не расслышал звона. Он вжался в стену арки, ожидая прихода взрывной волны, и она настигла его, толкнула в левое плечо, пытаясь вынести из-под спасительного свода наружу, под изрешеченное вспышками выстрелов небо. Костя, недолго думая, повалился на правый бок, пытаясь врасти в щербатый асфальт, подминая под себя странного старика.

      Что-то ударило по затылку, что-то широкое, тяжелое, тупое. Вслед за ударом навалилась тяжесть. В уши ударил громовой набат, словно хищный зверь, вгрызаясь в сознание. Голова загудела, рот наполнился пылью, глаза ослепли.

      Костю привел в сознание холод. Тело его тряслось в страшном ознобе. Где-то неподалеку с тихим шуршанием осыпались камушки.

      Внезапно он обрел утраченный слух и услышал знакомый, хрипловатый голос. Это мать звала его:

      – Вставай, сынок! Что это ты разлегся на холодной земле? Вставай, простудишься, снова начнешь кашлять. У нас с тобой у обоих слабая грудь. Вставай!

      Костя попытался подняться. Вместе с ним зашевелился и незнакомый, приставучий старик.

      – Ох, и костляв же ты парень! Отпусти-подвинься, я совсем закоченел.

      Потом зазвучали и другие голоса.

      – Тут они. Их кирпичом завалило, – говорил мужчина.

      – Везунчики, – отвечал ему женский голос. – Сначала дверью парадного накрыло, а потом уж кирпичом присыпало.

      Костя услышал грохот и шелест. Потом тяжесть внезапно исчезла, словно с его плеч сняли тяжелую гору. Сделалось еще холоднее.

      – Да их тут двое, – снова заговорил мужчина. – Целы, счастливцы? А ну, вставай, парень!

      Костя почувствовал, как его голову, лицо, руки, ноги ощупывают внимательные руки.

      – Парень цел, просто в шоке. Старик тоже цел, – сказал женский голос.

      К Костиным губам поднесли что-то холодное. Он жадно выпил ледяной, с привкусом ржавчины воды.

      – Давай, Мариша! Поторопись! Объедковский дом рухнул подчистую.

      Он не помнил, как оказался на развалинах. Он видел ободранные в кровь пальцы, разгребающие дурно пахнущий мусор. Потом кто-то дал ему брезентовые перчатки и кирку. Он ничего не слышал, кроме голоса матери, который, звал и умолял о милосердии. Потом какая-то миловидная и молодая женщина врачевала его израненные руки, кормила, как ребенка, с ложки безвкусной кашей. Кажется, пшенной, а может быть, и ячневой. Потом они снова работали, и он снова слышал голос матери, но теперь к нему присоединились и другие голоса. С ним говорили погребенные в подвале люди, он ясно слышал детский плач и жалобные мольбы.

      – Мы задыхаемся… – шептали голоса. – Мы умрем от страха и жажды…

      Он понимал: сначала им надо проделать в завале