Ранние грозы. Мария Крестовская

был чем-нибудь озабочен и чувствовал себя утомленным.

      – Ну, что у вас нового? – спрашивала Наташа, намазывая тартинки и с аппетитом принимаясь за них.

      Павел Петрович сначала отвечал односложно и даже неохотно, если был не в духе, но постепенно увлекался и начинал пересказывать даже разные мелочи.

      Наташа внимательно и с любопытством слушала его.

      – А у нас в гимназии опять неприятности! – воскликнула она, вспоминая вдруг.

      – А! Что такое?

      – Целая история вышла.

      И она с мельчайшими подробностями пересказывает ему историю. Ее дела, уроки и гимназия интересовали его так же, как ее – его служба, доклады и министры.

      После чая они расходились по своим комнатам. Наташа брала книгу и укладывалась в постель. Она нарочно ложилась раньше, чтобы подольше «почитать в постели», что ей очень нравилось. Читала она вообще очень много. В 11 часов она тушила свечу и, свернувшись как-нибудь поудобнее, сладко засыпала. Но едва раздавался звонок матери, Наташа тотчас просыпалась и, приподнимаясь на постели, с нетерпением глядела на дверь, в которую всегда входила Марья Сергеевна.

      Легкие торопливые шаги женской походки слышались в гостиной, столовой и, наконец, в будуаре. Дверь несколько отворялась, пропуская Марью Сергеевну, и Наташа с восторженным криком бросалась к ней:

      – Мамочка!

      Мамочка входила, вся еще душистая, точно пропитанная атмосферой бальной залы, но в смятом уже слегка туалете, и горячо обнимала дочь.

      – Ты что не спишь? – спрашивала она шепотом, точно боясь кого-то разбудить.

      – Я спала, только услышала звонок и проснулась… Мамочка, милая!..

      Марья Сергеевна опускалась на кровать подле дочери, и они сидели так несколько мгновений, нежно прижимаясь одна к другой и молча целуясь. Дрожащий огонек синей лампадки обливал мягким и трепетным светом эту белую комнатку и их тесно прижавшиеся друг к другу фигуры. Это были их лучшие минуты, им обеим было так хорошо: какое-то особенное чувство наполняло и умиляло их обеих. С отцом, как ни любила его Наташа, она никогда не испытывала таких минут полного наслаждения и даже некоторого блаженства…

      И, точно боясь нарушить чудное состояние, они начинали говорить шепотом.

      – Тебе было весело, да? – шептала Наташа, влюбленно смотря на мать.

      Марья Сергеевна молча кивала головой, отвечая дочери тем же полным нежности и любви взглядом своих прелестных глаз.

      Наташа еще теснее прижималась к ней.

      – А ты думала обо мне?

      Тот же молчаливый кивок и та же ласковая улыбка.

      – И за мазуркой, как я просила, да?… Ах, мамочка, милая… Ненаглядная, красавица моя…

      И она бросалась к матери, обвивала ее открытую шею своими руками и осыпала ее лицо, глаза, грудь и руки поцелуями.

      Наташа была положительно влюблена в свою красавицу-мать. Она, как и в пять лет, оставалась для нее все тем же лучезарным кумиром, предметом страстного обожания.

      Марья