Нежность. Элисон Маклауд

никаких обыкновенных людей не существует. Что любой человек, читающий эту книгу, возможно, необыкновенный.

v

      Объявили перерыв. Она сидела, моргая, пока слова перестраивали ее нутро. Она никогда – ни в церкви, ни на лекциях – не слышала ничего столь прекрасного.

      Где-то в коридорах пробили часы. Она взглянула на свои наручные часики. Пора уходить. Сегодня председатель все равно, скорее всего, не придет к окончательному решению. Так сказал журналист из «Таймс». Она следила за обсуждением по своему экземпляру, страница за страницей, но теперь закрыла книгу, зажала под мышкой и потянулась за сумочкой.

      Прочие слушатели на галерке сидели, расслабленно откинувшись на спинки кресел, как театральные зрители во время антракта. Лайонел Триллинг, прославленный профессор Колумбийского университета, даже повернулся к ней, своей ближайшей соседке, раздувая щеки и смущенно улыбаясь, словно говоря: «Ну и ну». Тут ей припомнилась строчка из его книги «Либеральное воображение», которая когда-то заинтересовала ее, но и заставила недоумевать: «Если мы не настоим на том, что политика – это воображение и разум, то узнаем, что воображение и разум – политика, причем такого рода, который нам совсем не понравится».

      Воображение. Он тоже пришел сюда поддержать.

      В головной части зала защитник, мистер Рембар, обмяк в кресле, костяшками пальцев почти касаясь пола. Он свое дело знает, надо отдать ему должное. У нее сложилось впечатление, что его свидетели неплохо держались на допросе у многоопытного мистера Минделя.

      Гул голосов нарастал. Слышался скрип отодвигаемых стульев, кашель, смех и прочие мелкие шумы, способные разрушить благоговейную тишину любого действа. Она поднялась, и тут ее ошеломили, почти сбили с ног неожиданные слова, прозвучавшие в зале главпочтамта вслух:

      – Мадам, вы забыли свои покупки!

      Она обернулась. Это был не кто иной, как профессор Триллинг.

      – Спасибо, – выдохнула она, просияв улыбкой. В плаще было жарко. Платье прилипло к телу, на лбу выступили капли пота. – Спасибо.

      У двери вдруг возник мужчина в шерстяном пальто. Он открыл дверь и придерживал ее для Джеки. Она заметила покрасневшую, шелушащуюся руку на косяке. Второй рукой он все еще сжимал зонтик. Он тоже уходит? Значит, их таких только двое. Она опустила глаза и кивком поблагодарила, проходя в дверь. Мужчина возился с кнопкой на ручке зонтика. Может быть, хочет выйти покурить. Что, дождь опять пошел?

      Она сказала вслух, неожиданно для себя:

      – Говорят, раскрывать зонтик в помещении – плохая примета.

      Очень глупо с ее стороны. Она рисковала привлечь к себе внимание. Однако после этих слов что ей оставалось делать? Только неопределенно улыбнуться и пройти мимо. Другие зрители повалили в коридор, на ходу доставая зажигалки, сигареты и записные книжки. Может, он журналист? – подумала она. Очень возможно. Что ж, если он ее и заметил, то, похоже, не узнал.

      Но все равно она не могла, как раньше собиралась, зайти в женский туалет и снова переодеться в дорогой жакет и туфли на каблуке. Когда она выйдет в коридор, этот мужчина