Откровения Заратустры. Венедикт Мебиус

е, как она, так и злодей всегда живет среди злодеев, глупец – среди глупцов, а человек – среди людей. В этом высшая справедливость и высший суд, свершающийся ежедневно.

      Нет ни в небе, ни на земле никакого ада и преисподней, кроме тех, которые делает сам человек. Так учил Заратустра и так смоли понять его те, которые называли его Учителем.

      Когда он пришел, этого никто не заметил и никто не узнал в нем светлую звезду. Вокруг него не было ни сияния, ни славы. Он был голоден и разут. И только глаза его пугали бесконечной пропастью души. Над ним хотели посмеяться, но насмешки отлетали от него, не задевая его безмятежность, так что весельчакам поневоле приходилось прикрывать рты. Говорят, что первым, кто увидел его, был бедный крестьянин. Он шел к колдуну с просьбой вернуть украденную корову и по дороге всем рассказывал о своей горькой судьбе. День был хорошим и теплым, но крестьянин за своими слезами не замечал ни света, ни тьмы.

      – Постой, торопливый крестьянин. Твоя дорога идет в другую сторону. В том конце, куда ты движешься, ты ничего не найдешь, – так приветствовал его Заратустра, присевший отдохнуть у придорожного камня.

      – Зачем ты смеешься надо мной, несчастным крестьянином. Или ты не замечаешь моего горя? Разве мало тебе моих слез, что ты решил посолить мою рану своими насмешками?

      Заратустра рассмеялся, но рассмеялся не зло, а тихо и спокойно, как это умел делать только он. Это было похоже на журчание горного ручья, когда тот выходит в долину.

      – О, несчастный страдалец, о чем же ты плачешь? Если слезы твои о потерянной корове, то почему ты четыре раза вспомнил себя? «Мной», «мое», «у меня». Ты плачешь о себе, в то время как корова твоя сыта и довольна. Она так же щиплет траву, как это делала, когда жила у тебя на подворье. Почему же ты не рад за нее? Почему ты идешь к колдуну? Ведь если тот отыщет твою корову, тебе придется убить бедное животное, чтобы отдать колдуну половину. Или ты думаешь, что половина коровы сможет щипать траву с той же радостью, что и целая?

      – Откуда ты знаешь меня, ведь я ни слова тебе не сказал о корове? – удивился крестьянин, у которого от любопытства даже слезы иссякли.

      – Я не знаю тебя. Я знаю твое горе. Оно бежит впереди тебя, машет руками и кричит: «Вот идет несчастный страдалец, у которого украли корову. Смотрите, люди, жалейте его, плачьте и радуйтесь, что ваших коров никто не трогал». Поверь мне, несчастный страдалец, это не вор украл, а твое горе увело у тебя корову. И видит Бог, если не был бы ты таким глупцом, давно бы твоя корова была дома. Твоему горю не нужно мясо, ему нужен ты и твои слезы.

      – Странны твои слова, незнакомец. Я вижу, что ты не злой, но понять тебя не могу. Может быть, я вправду глуп, как ты говоришь, но скажи мне, если ты такой мудрый, что делать мне зимой, когда мои дети захотят есть и пить? Может быть, ты их придешь обогреть, когда они будут дрожать от холода и обиды?

      – Может быть, и приду, если это поможет тебе, – перебил его Заратустра. – Хоть сам я нищ и разут, но я знаю, что может тебе помочь. Вот смотри, сейчас слезы твои обсохли, и ты уже перестал кричать о своих обидах. Ты вспомнил о детях своих. И уже говоришь: «Не я буду страдать, но дети мои». Это уже не так глупо, как раньше. Видит Бог, ты уже чему-то хорошему смог научиться в этой жизни. Поверь мне, когда ты наберешься мудрости, тебя не смогут напугать такие пустяки.

      – Неужели мудрые не нуждаются в очаге и пище? – съязвил крестьянин, и Заратустра опять рассмеялся.

      – Для мудрого леса полны дичью и диким медом. В горах для него растет кизил и шиповник, а в реках плещется рыба. Зачем мудрецу тащить на себе эту тяжесть? Не проще ли оставить все это там, где оно и живет, чтобы в нужное время вернуться туда и взять столько, сколько хватит тебе на сегодня? Костер всегда может согреть мудреца, а пещера и шалаш дадут кров от непогоды и холода. Разве этого мало, крестьянин? Разве это не говорит о том, что Бог щедр к своим детям? И кто сказал тебе, глупец, что твоя корова – твоя? У нее своя жизнь, свои рога, свой хвост и глаза. Не ты ее родил, не ты лепил ее из глины и воздуха, чтобы теперь считать ее своею. Разве не так? Да ты и маленького червяка не сможешь слепить, не то, что корову. И теперь, когда то, что создано Богом, ты хотел убить и съесть, теперь оно ушло от тебя своей дорогой, это ли обижает тебя?

      Крестьянин стал заметно горячиться:

      – Нет, незнакомец. Если бы она ушла своей дорогой, я бы может быть так не плакал. Но ее увел вор. Разве ты не знаешь, что от восточных гор до западных степей последним делом считается ложь и воровство? Это не Бог увел у меня мое имущество, а человек, которого никто из нашего арийского племени не назовет человеком. Он вор и достоин ужасной смерти.

      – Может быть, ты и прав, – вздохнул Заратустра. – Если, конечно, слова твои искренни. Ведь ты уже третий раз поменял причину своего горя. Сначала горе было только твоим, потом ты вспомнил о своих детях, а теперь говоришь обо всех арийских племенах сразу. Теперь уже твое горе идет оттого, что в народе, который не имеет замков и прочных засовов, появился вор. Если слова твои искренни, то посмотри, – сюда ты шел простым человеком, которого обидели и обделили, а уйдешь отсюда, как достойный сын своего племени.

      Заратустра