Всласть. Александр Воропаев

ктуральная лингвистика не та область, где можно обойтись дословным переводом. Требуется не только ясно изложить свои мысли и показать новизну и суть всей работы, но и сделать это безукоризненными средствами. Французы вообще очень трепетно относятся к тому, как обращаются с их «великим и могучим», а уж о специалистах в языкознании и спорить не приходится.

      «Я хотел бы поговорить с вами. Вы не должны пугаться. Если вы согласны, кивните головой, и я сразу же свяжусь с вами» – так было написано в записке, вложенной в томик Мопассана, который я таскал с собой для пополнения словарного запаса. Записка была написана по-русски.

      Я посмотрел вокруг. В траве стрекотали кузнечики, синяя стрекоза пыталась сесть на мою удочку. Стожки клевера на той стороне пруда и виноградники щедро заливало полуденным солнцем – ни одной тени. Иногда из-за спины летний ветерок приносил звуки фортепьяно. Это дочка занималась на втором этаже. Никого…

      Конечно, первым делом я подумал, что это тени криминального прошлого моего отца наконец догнали нас, вторглись в наш уютно выстроенный мирок. Все происходило из одного источника – и благодать и возмездие. Кивать, как было велено в записке, мне категорически не хотелось.

      – Дмитрий, еще раз: не пугайтесь, – вдруг прозвучало в моей голове; я от неожиданности до крови прикусил язык. – Меня зовут Заслон. Это мое первое имя. Для удобства общения вы вправе выбрать любое другое.

      Я встал, как мог аккуратно смотал удочки и пошел к дому. Уже не глядя по сторонам. По пути, сглатывая кровавую слюну, я обдумывал порядок действий. Помимо прочего, специалист по мозгам тоже появился в моем списке – следовало решить, может ли медицина вообще быть полезной в данном случае, и насколько глубоко это отразится на нашем финансовом состоянии. Но первым делом стоило пойти к нотариусу. Необходимо позаботиться о моей малышке и составить завещание. Пока никто не усомнился, что я нахожусь в здравом уме и твердой памяти.

      – Вы испугались? М-м… Хорошо. Тогда я замолкаю. Если захотите позже продолжить разговор, просто скажите об этом.

      Конечно, я не захотел. Но, учитывая историю с моей бедной матушкой… и некоторые свои собственные м-м… ощущения, отнесся к этому предельно серьезно. Переодевшись и захватив документы, я съездил в город. Там я провел несколько часов у одного из двух местных стряпчих, мэтра Дюпонтеля. Разговор я начал издалека, в пространной и отвлеченной беседе выясняя, как обстоят дела во французском правосудии в области имущественного права и его перехода третьим лицам. Оказалось, что заранее беспокоиться о таких вещах являлось совершенно нормальной практикой для здравомыслящего гражданина. Для обремененного хоть-каким-то более-менее значимым капиталом, – чуть ли не обязательным.

      Исходя из этого, уже со спокойным сердцем, я попросил нотариуса подготовить, собственно, завещание, а также поинтересовался, кого бы месье Дюпонтель посоветовал в качестве опекуна, если бы сей субъект понадобился. Человека, несомненно, надежного, взвешенного, и с безупречной репутацией. Мэтр поставил указательный палец на свой выпуклый лоб и обещал подумать.

      Так что с этой стороны дело было почти улажено.

      На следующее утро мне даже казалось, что ничего особенного не произошло. Ну то есть я, по-видимому, заснул за удочками, южное солнце напекло мне голову, и приснился такой вот сон. Голос… Ну что здесь такого? А записку… – злосчастный томик Мопассана я больше не открывал и вообще засунул его на самую высокую полку.

      Второй раз Сириус был осторожнее. Он учел, что клиент склонен к членовредительству. Голос прозвучал, когда я находился в каминной возле музыкального центра и надежно сидел на полу. Я как раз упорядочивал свою аудиоколлекцию.

      «Интересно, – думал я, – каким образом Нопфлеру удается извлекать из своей гитары эту череду плавающих звуков, быстро входящих один в другой? – он всегда играет без медиатора».

      Увлечение творчеством Марка Нопфлера и британской группы Dire Straits – единственное, что объединяло меня с отцом; с тех пор, как он предательски покинул нашу семью, ничего общего у нас с ним больше не осталось.

      – Смею предположить, – прозвучало внутри моей черепной коробки, – особенность игры этого музыканта обусловлена тем, что он левша, но использует обычную, «праворучную» гитару и извлекает звуки в собственной манере, схожей с игрой на банджо.

      Ладони мои вздрогнули, я наклонил голову набок и посмотрел через ячеистую стеклянную дверь, выходящую из каминной в сад. Дочка, раскидывая руки в стороны, плавала в бассейне. Красная резиновая шапочка, прикрывающая ее русые волосы, влажно блестела на солнце.

      В руках у меня находилась магнитофонная кассета «BASF» на девяносто минут; скрепя зубы, я вернулся к тому, чем занимался, то есть продолжил снимать с нее защитную пленку. На меня навалилась тоска. Такая тоска охватывала меня всякий раз, если передо мной стояла непосильная задача. Как в тот день, когда Ингу сбила машина, и мне предстояло объяснять дочке, почему наша мама никогда не вернется с работы.

      – Я должен принести свои извинения, – раздалось у меня в голове после некоторой паузы. – У меня раньше не было опыта общения