Ночь рождения. Айгуль Малахова

ечаянно рассыпАл соль, а после этого случался скандал, Саня был уверен, что ругань произошла бы в любом случае. Сашка был твёрдо убеждён, что все странные события можно объяснить чередой совпадений, а потому посмеивался над всем необъяснимым.

      Строго говоря, родился он в ночь с тридцать первого октября на первое ноября, но записали его по просьбе матери на октябрь, потому что в этот же день (по совпадению) был день рождения у его отца. Поэтому праздновали обе даты в один день, в целях небольшой экономии семейного бюджета.

      Стоя на балконе, Семак решал гораздо более жизненную дилемму: имеет ли он право выпить прямо сейчас, то есть в десять утра или стоит всё же дождаться так называемого «приличного» вечернего времени. Хлюпающая с утра монотонным дождём октябрьская погода нашёптывала, что на правила этикета можно наплевать.

      К тому же, неделю тому назад от мужчины ушла жена и это веское основание перечёркивало всякие разумные доводы об этических нормах. Была ещё одна причина, по которой ему страстно хотелось забыться. Вчерашний день, который вновь и вновь всплывал в памяти, холодя душу и вызывая физический озноб. Посещение им ведьминой квартиры.

      Началось всё с прихода теперь уже бывшей жены. Сашку бесило даже не то, что Танька ушла – это он мог бы как-нибудь пережить – тем более, что после десяти лет брака и сам привык относиться к жене с такой же теплотой, как к обеденному столу. Больше всего его злило то, что располневшая и подурневшая Танюха умудрилась найти себе на каком-то сайте иностранца и уйти к нему. Степенный канадец, писькин доктор, то есть дерматовенеролог, а значит, очень обеспеченный человек, ещё не ведал, какое счастье ему привалило. Иногда Семак закрывал глаза и мстительно вспоминал о привычках Татьяны: ходить в нестиранном, провонявшем готовкой халате, нацепив на жирные волосы бигуди, орать с выпученными глазами, брызжа слюной и громко чавкать, поедая шоколадные конфеты.

      И даже это было полбеды. Но вместе с собой в новую жизнь она забрала Димку, их восьмилетнего сына. Вот это было даже не обидно – больно. Потому что Семак осознавал, что в Оттаву ездить часто не сможет, да что уж там – будем смотреть правде в глаза – совсем не сможет, а значит своего Димоса – Клопоса он будет видеть только по видеосвязи и на снимках в соцсетях. То, что Димка не приедет к нему в гости, Семак понял без лишних слов. Потому что взгляд супруги, когда она явилась вчера за вещами, ясно дал Сане понять, что приравнен он теперь к статусу амёбы, а к одноклеточным детей не отпускают.

      Танька забрала буквально несколько вещей, своих и сына. Видимо, для новой жизни остальные были недостаточно хороши. Двумя пальцами брезгливо покидав на пол ненужную одежду, она посмотрела на Саньку густо накрашенными глазами, в которых скользило высокомерие:

      – Что надо, взяла. Вот это я забирать не буду. Новое купим.

      После ухода Таньки, Семак несколько минут стоял перед двумя большими кучами тряпок, бессильно сжимая кулаки. Потом схватил Димкины вещи и, не складывая, запихнул обратно в шкаф. Танькины же, собрал в несколько больших мусорных пакетов и без сожаления отнёс на помойку. Даже новенькую шубу из «чебурашки», которая очень шла Татьяне. Цвет у шубки был забавный, во время покупки Семак подумал, что он похож на снег, лежащий чуть дальше, чем у обочины. Продавец гордо именовала этот оттенок «айвори».

      Стоя перед мусорными контейнерами с этой дурацкой шубой в руках, он ощущал под пальцами мягкую искусственную шерстку и воспоминания сыпались одно за другим. За что Танька так поступила с ним? Ведь жили не хуже других. Да, всякое бывало, но вот так небрежно перечеркнуть десять лет совместной жизни?

      И в этот момент накатил такой адский коктейль различных эмоций: обида, боль, ярость, жажда мести, жалость к себе, что разум его помутился. Как пьяный, он побрёл к подъезду, а когда пришёл в себя – увидел перед собой деревянную дверь с тусклыми жестяными цифрами: тридцать восемь. Он вздрогнул и невольно попятился, дико оглядываясь и не понимая, как его сюда занесло. В этой квартире жила местная ведьма, по крайней мере, с детства Семак привык думать, что это было именно так.

      Ирина Викторовна выглядела очень благообразной дамой лет шестидесяти, с невероятно кротким и добрым выражением лица, милой улыбкой и ласковыми голубыми глазами. Поэтому, когда Саня в первый раз услышал про неё прилетевшее от друга Лёхи слово «Ведьма», то недоверчиво воззрился на него.

      – Кто, вот эта тётка? – удивлённо переспросил он.

      – Тсс, – зашипел в ответ Лёшка, делая вид, что занят разглядыванием качелей, – не смотри на неё и не ори! А то сглазит тебя и зачахнешь!

      Им тогда было лет по восемь и слова Лёшки отложились в мозгу жутковатым запретом. Сначала Сашка не поверил, но, понаблюдав за жизнью в их дворе, обратил внимание: все, даже старушки, сидящие на лавочке перед подъездом – при появлении этой женщины начинали вести себя одинаково: копошились в сумках, выискивали что-то на земле под ногами, куда-то торопились, либо просто каменели лицами, глядя в пространство. Словом, делали всё, чтобы не здороваться с Ириной Викторовной. А когда она проходила, соседи словно оживали, вздыхая с облегчением.

      Это всеобщее поведение настолько не